– Раз! – громко произнес я.

Он не стал задувать пламя, а опустил колпачок и выждал секунд, наверное, пять, прежде чем поднять его снова.

Он очень сильно повернул колесико, и фитилек снова загорелся маленьким пламенем.

– Два!

Все молча наблюдали за происходящим. Юноша не спускал глаз с зажигалки. Человечек стоял с занесенным ножом и тоже смотрел на зажигалку.

– Три!.. Четыре!.. Пять!.. Шесть!.. Семь!..

Это наверняка была одна из тех зажигалок, которые исправно работают. Кремень давал большую искру, да и фитилек был нужной длины. Я следил за тем, как большой палец опускает колпачок. Затем пауза. Потом большой палец снова поднимает колпачок. Всю работу делал только большой палец. Я затаил дыхание, готовясь произнести цифру "восемь". Большой палец повернул колесико. Кремень дал искру. Появилось маленькое пламя.

– Восемь! – воскликнул я, и в ту же секунду раскрылась дверь.

Мы все обернулись и увидели в дверях женщину, маленькую черноволосую женщину, довольно пожилую; постояв пару секунд, она бросилась к маленькому человечку, крича:

– Карлос! Карлос!

Она схватила его за руку, вырвала у него нож, бросила на кровать, потом ухватилась за лацканы белого пиджака и принялась изо всех сил трясти, громко при этом выкрикивая какие-то слова на языке, похожем на испанский. Она трясла его так сильно, что он сделался похожим на мелькающую спицу быстро вращающегося колеса.

Потом она немного угомонилась, и человечек опять стал самим собой. Она потащила его через всю комнату и швырнула на кровать. Он сел на край кровати и принялся мигать и вертеть головой, точно проверяя, на месте ли она.

– Простите меня, – сказала женщина. – Мне так жаль, что это все-таки случилось.

По-английски она говорила почти безупречно.

– Это просто ужасно, – продолжала она. – Но я и сама во всем виновата. Стоит мне оставить его на десять минут, чтобы вымыть голову, как он опять за свое.

Она, казалось, была очень огорчена и глубоко сожалела о том, что произошло.

Юноша тем временем отвязывал свою руку от стола. Мы с девушкой молчали.

– Он просто опасен, – сказала женщина. – Там, где мы живем, он уже отнял сорок семь пальцев у разных людей и проиграл одиннадцать машин. Ему в конце концов пригрозили, что отправят его куда-нибудь. Поэтому я и привезла его сюда.

– Мы лишь немного поспорили, – пробормотал человечек с кровати.

– Он, наверное, поставил машину? – спросила женщина.

– Да, – ответил юноша. – "Кадиллак".

– У него нет машины. Это мой автомобиль. А это уже совсем никуда не годится, – сказала она. – Он заключает пари, а поставить ему нечего. Мне стыдно за него и жаль, что это случилось.

Вероятно, она была очень доброй женщиной.

– Что ж, – сказал я, – тогда возьмите ключ от вашей машины.

Я положил его на стол.

– Мы лишь немного поспорили, – бормотал человечек.

– Ему не на что спорить, – сказала женщина. – У него вообще ничего нет. Ничего. По правде, когда-то, давно, я сама у него все выиграла. У меня ушло на это какое-то время, много времени, и мне пришлось изрядно потрудиться, но в конце концов я выиграла все.

Она взглянула на юношу и улыбнулась, и улыбка вышла печальной. Потом подошла к столу и протянула руку, чтобы взять ключи.

У меня до сих пор стоит перед глазами эта рука – на ней было всего два пальца, один из них большой.

Ночь была такая темная, что ему не составило труда представить себе, что значит быть слепым; царил полный мрак, даже очертания деревьев не просматривались на фоне неба.

Со стороны изгороди, из темноты до него донеслось легкое шуршание, где-то в поле захрапела лошадь и негромко ударила копытом, переступив ногами; и еще он услышал, как в небе, высоко над его головой, пролетела птица.

– Джок, – громко сказал он, – пора домой.

И, повернувшись, начал подниматься по дорожке. Собака потянула его за собой, указывая путь в темноте.

Уже, наверное, полночь, подумал он. А это значит, что скоро наступит завтра. Завтра хуже, чем сегодня. Хуже, чем завтрашний день, вообще ничего нет, потому что он превратится в день сегодняшний, а сегодня – это сейчас.

Сегодня был не очень-то хороший день, да тут еще этот осколок.

Ну ладно, хватит, сказал он самому себе. Сколько можно думать об этом? Надо ли возвращаться к этому снова и снова? Подумай для разнообразия о чем-нибудь другом. Выбросишь из головы мрачную мысль, на ее место тотчас приходит другая. Возвратись лучше мысленно в прошлое. Вспомни о далеком беззаботном времени. Летние дни на берегу моря, мокрый песок, красные ведерки, сети для ловли креветок, скользкие камни, покрытые морскими водорослями, маленькие чистые заводи, морская ветреница, улитки, мидии; или вот еще – серая полупрозрачная креветка, застывшая в зеленой воде.

Но как же все-таки он не почувствовал, что осколок врезался ему в ступню?

Впрочем, это не важно. Помнишь, как ты собирал каури[32] во время прилива, а потом нес их домой, притом каждая казалась драгоценным камнем – такими совершенными они были на ощупь, будто кто-то их выточил; а маленькие оранжевые гребешки, жемчужные устричные раковины, крошечные осколки изумрудного стекла, живой рак-отшельник, съедобный моллюск, спинной хребет ската; однажды – никогда этого не забыть – ему попалась отполированная морскими волнами, иссохшая человеческая челюсть с зубами, казавшимися такими прекрасными среди раковин и гальки. Мама, мама, посмотри, что я нашел! Смотри, мама, смотри!

Однако вернемся к осколку. Она была явно недовольна.

– Что это значит – не заметил? – с презрением спросила она тогда.

– Да, не заметил, и все.

– Не хочешь ли ты сказать, что, если я воткну тебе в ногу булавку, ты и этого не почувствуешь?

– Этого я не говорил.

И тут она неожиданно воткнула в его лодыжку булавку, с помощью которой вынимала осколок, а он в это время смотрел в другую сторону и ничего не чувствовал, пока она не закричала в ужасе. Опустив глаза, он увидел, что булавка наполовину вошла в щиколотку.

– Вынь ее, – сказал он. – Как бы не началось заражение крови.

– Неужели ты ничего не чувствуешь?

– Да вынь же ее!

– Неужели не больно?

– Больно ужасно. Вынь ее.

– С тобой что-то происходит!

– Я же сказал – больно ужасно. Ты что, не слышишь?

Зачем они вели себя так со мной?

Когда я был возле моря, мне дали деревянную лопатку, чтобы я копался в прибрежном песке. Я вырывал ямки размером с чашку, и их заливало водой, а потом и море не смогло добраться до них.

Год назад врач сказал мне:

– Закройте глаза. А теперь скажите, я двигаю вашим большим пальцем ноги вверх или вниз?

– Вверх, – отвечал я.

– А теперь?

– Вниз. Нет, вверх. Пожалуй, вверх.

Странно, с чего это нейрохирургу вздумалось вдруг забавляться с пальцами чужих ног.

– Я правильно ответил, доктор?

– Вы очень хорошо справились.

Но это было год назад. Год назад он чувствовал себя довольно хорошо. Того, что происходит с ним сейчас, прежде никогда не было. Да взять хотя бы кран в ванной.

Почему это сегодня утром кран в ванной оказался с другой стороны? Это что-то новенькое.

В общем-то, это не так уж и важно, но любопытно все-таки знать, как же это произошло.

Вы можете подумать, что это она его переставила, взяла гаечный и трубный ключи, пробралась ночью в ванную и переставила.

Вы действительно так думаете? Что ж, если хотите знать, так и было. Она так себя ведет в последнее время, что вполне могла пойти и на такое.

Странная женщина, трудно с ней. Причем обратите внимание, раньше она такой не была, но теперь-то какие могут быть сомнения в том, что она странная, а трудно с ней так, что и не сказать. Особенно ночью.

Да-да, ночью. Хуже ночи вообще ничего нет.

Почему ночью, лежа в постели, он теряет способность осязать? Однажды он опрокинул лампу, она проснулась и от неожиданности села в кровати, тогда он попытался нащупать в темноте лампу, лежавшую на полу.