– Где Эдна?

Он сурово смотрел на нее. Сидевшая в постели женщина внимательно следила за ним. Он стоял в ногах кровати, огромный, широкоплечий мужчина, стоял недвижимо, вытянувшись, пятки вместе, почти как по стойке "смирно", на нем был темно-коричневый шерстяной мешковатый костюм.

– Слышишь? – строго сказала она. – Убери эту штуку.

– Где Эдна?

– Что с тобой происходит, Обет?

– Со мной ничего не происходит. Просто я тебя спрашиваю, где моя жена?

Женщина попыталась спустить ноги с кровати.

– Что ж, – произнесла она наконец изменившимся голосом, – если ты действительно хочешь это знать, Эдна ушла. Она ушла, пока тебя не было.

– Куда она пошла?

– Этого она не сказала.

– А ты кто?

– Ее подруга.

– Не кричи на меня, – сказал он. – Зачем поднимать столько шума?

– Просто я хочу, чтобы ты знал, что я не Эдна.

Он с минуту обдумывал услышанное, потом спросил:

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Эдна мне сказала.

Он снова помолчал, внимательно глядя на нее, несколько озадаченный, но гораздо более спокойный, притом во взгляде его даже появилась некоторая веселость.

В наступившей тишине никто из них не решался сделать какое-либо движение. Женщина была очень напряжена; она сидела, согнув руки и упираясь ими в матрас.

– Видишь ли, я люблю Эдну. Она тебе говорила когда-нибудь, что я люблю ее?

Женщина не отвечала.

– Думаю, что она сука. Но самое смешное, что я все равно ее люблю.

Женщина не смотрела ему в лицо, она следила за его правой рукой.

– Эта Эдна – просто сука.

Теперь наступила продолжительная тишина; он стоял неподвижно, вытянувшись в струнку, она сидела на кровати не шевелясь. Неожиданно стало так тихо, что они услышали сквозь открытое окно, как журчит вода в мельничном лотке на соседней ферме.

Потом он произнес, медленно, спокойно, как бы ни к кому не обращаясь:

– По правде, мне не кажется, что я ей еще нравлюсь.

Женщина подвинулась ближе к краю кровати.

– Убери-ка этот нож, – сказала она, – пока не порезался.

– Прошу тебя, не кричи. Ты что, не можешь нормально разговаривать?

Неожиданно он склонился над ней, внимательно вглядываясь в ее лицо, и поднял брови.

– Странно, – сказал он. – Очень странно.

Он придвинулся к ней на один шаг, при этом колени его касались края кровати.

– Вроде ты немного похожа на Эдну.

– Эдна ушла. Я тебе уже это сказала.

Он продолжал пристально смотреть на нее, и женщина сидела не шевелясь, вдавив кисти рук в матрас.

– Да, – повторил он. – Странно.

– Я же сказала тебе – Эдна ушла. Я ее подруга. Меня зовут Мэри.

– У моей жены, – сказал он, – маленькая смешная родинка за левым ухом. У тебя ведь такой нет?

– Конечно, нет.

– Поверни-ка голову, дай взглянуть.

– Я уже сказала тебе – родинки у меня нет.

– Все равно я хочу в этом убедиться.

Он медленно обошел вокруг кровати.

– Сиди на месте, – сказал он. – Прошу тебя, не двигайся.

Он медленно приближался к ней, не спуская с нее глаз, и в уголках его рта появилась улыбка.

Женщина подождала, пока он не приблизился совсем близко, и тогда резко, так резко, что он даже не успел увернуться, с силой ударила его по лицу. И когда он сел на кровать и начал плакать, она взяла у него из рук нож и быстро вышла из комнаты. Спустившись по лестнице вниз, она направилась в гостиную, туда, где стоял телефон.

Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.

В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу "Бабочки-однодневки" Даблдея и Вествуда[33], когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, заговорила, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.

– Эти двое, – спросила она, – в котором часу они должны приехать?

Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос громче.

Я вежливо ответил ей, что не знаю.

– Они мне совсем не нравятся, – продолжала она. – Особенно он.

– Хорошо, дорогая.

– Артур, я сказала, что они мне совсем не нравятся.

Я опустил книгу и взглянул на жену. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.

– Мы ведь только раз их и видели, – возразил я.

– Ужасный тип, просто ужасный. Без конца рассказывает анекдоты, или какие-то там истории, или еще что-то.

– Я уверен, ты с ними поладишь, дорогая.

– Она тоже хороша. Когда, по-твоему, они явятся?

Я отвечал, что они должны приехать около шести часов.

– А тебе они разве не кажутся ужасными? – спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.

– Видишь ли...

– Они до того ужасны, что хуже некуда.

– Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.

– Хуже просто некуда, – повторила она.

– Тогда зачем ты их пригласила? – выпалил я и тотчас же пожалел, ибо я взял себе за правило – никогда, если можно, не провоцировать жену.

Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением ее лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда таким необычным и притягательным, что я, случалось, предпринимал усилия, чтобы оторвать от него взгляд. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала свои затейливые цветочки, лицо ее каменело и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, не поддающейся описанию, и я сидел, не в силах отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Да вот и сейчас, в эту самую минуту, я должен признаться, что в этой женщине было что-то волшебное, с этой ее кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздернутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал – величавое. И еще про нее надо добавить, что она такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошел пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать "большая", чем "высокая".

– Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, – резко ответила она. – Чтобы сразиться в бридж, вот и все. Играют они просто здорово, к тому же на приличные ставки.

Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю на нее.

– Ты ведь, наверное, и сам так думаешь, не правда ли?

– Ну конечно, я...

– Артур, не будь кретином.

– Я встречался с ними только однажды и должен признаться, что они довольно милые люди.

– Такое можно про любого идиота сказать.

– Памела, прошу тебя... пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.

– Послушай, – сказала она, хлопнув журналом о колени, – ты же не хуже меня знаешь, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.

– Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это...

– Еще раз говорю тебе – я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И все равно не могу примириться с тем, что эти ужасные люди будут в моем доме.

– Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно...

– Артур!

– Да?

– Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.

– По-моему, тебе не стоит так волноваться, Памела. Да и потом, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.

– Артур, к чему этот высокопарный слог?

Она глядела на меня широко раскрытыми глазами, и, чтобы укрыться от ее сурового взора (иногда мне становилось от него не по себе), я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.

Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и по газону тянулись светлые и темно-зеленые полосы. В дальнем конце наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие бледные ароматные ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентербери-роуд.