– Вываливай, – сказал он.

– Что?

– Все, что у тебя в карманах. Вываливай.

Он подумал было сопротивляться, но потом вспомнил о Мэнси, который нависал у него над левым плечом. Пришлось повиноваться.

Из кармана пальто он вынул обрывки билетов на последний фильм, который они смотрели вместе с Мэри. Что-то с большим количеством песен и музыки. Названия он не помнил.

Он снял пальто. Из карманов костюма на стол перекочевали: зажигалка «Зиппо» с выгравированными на ней инициалами БДД, пакетик кремней, черут [4] «Филлис», баночка таблеток магнезии, счет от фирмы «Шины Эй-энд-Эс», где он поставил себе на зиму шипованную резину. Мэнси изучил счет и сказал с некоторым удовлетворением:

– Ну, парень, тебя и нагрели.

Он снял пиджак. В нагрудном кармане рубашки не оказалось ничего, кроме шарика корпии. Из правого переднего кармана брюк он извлек ключи от машины и сорок центов мелочи, основном пятицентовики. По какой-то таинственной причине, которую он никак не мог установить, пятицентовики притягивались к нему. Он никогда не мог отыскать в кармане монетки в полцента для счетчика на стоянке – одни пятицентовики, не пролезавшие в щель. Последним он вынул из кармана бумажник и положил его на покрытый стеклом стол.

Мальоре взял бумажник и внимательно изучил наполовину стершуюся монограмму – Мэри подарила ему этот бумажник на годовщину свадьбы четыре года назад.

– А что значит Дж? – спросил Мальоре.

– Джордж.

Он открыл бумажник и разложил его содержимое по столу, как пасьянс.

Сорок три доллара в купюрах по двадцать и по одному доллару.

Кредитные карточки: «Шелл», «Саноко», «Арко», «Грэнт'с», «Сиэрс», «Универсальный магазин Кэри'с», «Америкэн Экспресс».

Водительские права, полис социального страхования, карточка донора – первая группа, положительный резус-фактор. Читательский билет. Пластиковая раскладушка для фотографий. Заверенная фотокопия свидетельства о рождении. Несколько старых оплаченных счетов, часть из которых до того истрепалась на сгибах, что распадалась прямо в руках. Квитанции по новым вкладам, многие из которых датированы еще июнем. – Что это с тобой такое? – раздраженно спросил Мальоре. – Ты что, никогда не очищаешь свой бумажник от старого хлама? Это надо же! Напихать туда всякой ерунды и таскать целый год подряд.

Он пожал плечами.

– Просто не люблю выбрасывать вещи. – Он задумался о том, как странно, что он рассердился, когда Мальоре обозвал его говняной подсадной уткой, но всякие там критические пассажи по поводу его бумажника ему абсолютно безразличны.

Мальоре развернул пластиковую раскладушку, заполненную фотографиями. Первой шла Мэри: глаза скошены на нос, язык высунут прямо в объектив. Старая фотография. Тогда она была стройнее.

– Твоя жена?

– Да.

– Держу пари, она хорошенькая, если не тыкать фотоаппаратом ей в лицо.

Он посмотрел на следующую фотографию и улыбнулся.

– Твой пацан? У меня тоже есть примерно такого же возраста. В бейсбол играть умеет? Да что спрашивать, наверняка умеет!

– Да, это был мой сын. Он умер.

– Беда. Несчастный случай?

– Мозговая опухоль.

Мальоре кивнул и просмотрел остальные фотографии. Обрезки ногтей, которые оставляет после себя жизнь: дом на улице Крестоллин, Запад, он и Том Гренджер стоят в мойке, он на трибуне конференции руководителей прачечных и химчисток – в тот год она состоялась у них в городе, и он выступал перед главным оратором, барбекю на заднем дворе – он стоит у решетки в поварском колпаке и в переднике с надписью: «Папа готовит, мама смотрит».

Мальоре положил раскладушку на стол, сгреб в кучу кредитные карточки и передал их Мэнси.

– Сними с них фотокопии, – сказал он. – И возьми одну из квитанций по вкладу. Его женушка держит чековую книжку под замком, а ключ – под подушкой, совсем как моя. – Мальоре засмеялся.

Мэнси скептически посмотрел на него.

– Ты что, собираешься иметь дело с этой говняной подсадной уткой?

– Не называй его говняной подсадной уткой, и тогда, может быть, он не станет называть меня моржовым хреном. – Он разразился хриплым хохотом, прервавшимся с пугающей внезапностью. – Занимайся своим делом, Пити. И предоставь мне заниматься моим.

Мэнси попытался было засмеяться, но перешел на вежливый кашель и вышел за дверь.

Когда дверь за Мэнси закрылась, Мальоре внимательно посмотрел на него. Потом он хихикнул. Потом покачал головой.

– Моржовый хрен, – сказал он. – Господи, а я-то думал, что меня называли всеми возможными способами.

– Зачем Мэнси пошел делать фотокопии моих кредитных карточек?

– Нам принадлежит часть компьютера. Никто не является его полным владельцем, но все имеют в нем свою долю и пользуются по очереди. Если человек знает нужные коды, то он сможет проникнуть в банки данных свыше пятидесяти корпораций, которые занимаются бизнесом в нашем городе. Вот я и собираюсь тебя проверить. Если ты легавый, мы это выясним. Если твои кредитные карточки фальшивые, мы это установим в один момент. Если карточки настоящие, но принадлежат не тебе, то мы и это установим. Но ты меня убедил. Я думаю, что ты честен. Моржовый хрен. – Он покачал головой и засмеялся. – Что у нас вчера было, понедельник? Мистер, тебе крупно повезло, что ты не назвал меня моржовым хреном в понедельник. Тебе бы это могло дорого обойтись.

– Могу я теперь сказать вам, что я хочу купить? – спросил он.

– Можешь, конечно, но даже если бы ты оказался полицейским с шестью магнитофонами в заднице, ты все равно и пальцем бы меня не посмел тронуть. Потому что это называется провокация, и с такими уликами ни один суд меня не засудит. Но, так или иначе, я не хочу слушать тебя сейчас. Возвращайся завтра, в то же время, на то же место, и я скажу тебе, хочу ли я тебя выслушать. Но даже если ты не соврал, я могу не продать тебе то, что ты просишь. И ты догадываешься, почему?

– Почему?

Мальоре засмеялся.

– Потому что ты странный тип. От таких всего можно ожидать. В тихом омуте черти водятся – знаешь поговорку?

– Почему вы так решили? Потому что я обозвал вас хреном моржовым?

– Нет, – ответил Мальоре. – Просто ты напомнил мне об одном случае, который произошел со мной, когда мне было столько же лет, сколько моему сыну сейчас. Была одна собака по соседству с тем местом, где я вырос. Этот район Нью-Йорка называли Адской Кухней. Было это перед Первой Мировой войной, в период Великой Депрессии. И у одного парня по фамилии Пьяцци была черная сука-дворняжка по кличке Андреа, но все называли ее просто собака мистера Пьяцци. Он все время держал ее на цепи, но эта собака никогда не становилась злой – вплоть до одного жаркого денька в августе. Было это году в тридцать седьмом. Она бросилась на паренька, который подошел погладить ее, и отправила его в госпиталь на месяц. Тридцать семь швов наложили ему на шею. Но я-то знал, что это должно было произойти. Собака проводила весь день на улице на жарком солнце, каждый день, все лето напролет. В середине июня, когда дети подходили ее погладить, она перестала вилять хвостом. Потом она начала закатывать глаза. К концу июля, когда какой-нибудь мальчишка гладил ее, она стала тихонько рычать. Когда я заметил это, я перестал гладить собаку мистера Пьяцци. А дружки и говорят мне, что такое, Салли? Ты что обоссался, штаны намочил? И я говорю: нет, я не обоссался, но и дураком тоже быть не желаю. Эта собака накопила в себе злобу. А они все и говорят: выше задницу, собака мистера Пьяцци не кусается, она ни разу в жизни никого не укусила, она не укусит даже младенца, который сунет свою глупую башку ей в пасть. А я и говорю им: вот вы и идите, отправляйтесь и погладьте ее, нет, говорю, такого закона, чтобы запрещалось вам гладить собак, а я не пойду. Ну, они все столпились вокруг меня и говорят: Салли обоссался, Салли трус, Салли девчонка, Салли держится за мамочкину юбку, когда проходит мимо собаки мистера Пьяцци. Ну, ты знаешь, как дети умеют дразниться.