На полдороге домой он осознал тот факт, что хотя все окна были закрыты, а печка включена на полную мощность, в машине все равно было холодно. Он оглянулся и увидел звездообразную дыру в заднем правом стекле. На заднем сиденье валялись осколки, присыпанные снегом.

– Интересно, как это могло случиться? – удивленно спросил он самого себя. Он попытался вспомнить, но память была пуста.

Он въехал на свою улицу с севера и направился прямо к дому. Дом был таким же, каким он его и оставил. В кухонном окне горел свет – это было единственное освещенное окно в этом опустевшем квартале. Ни одна полицейская машина не поджидала его у дома, но гараж был открыт, и это было ужасно глупо. Когда идет снег, надо всегда закрывать гараж. Для того он и создан, этот гараж, чтобы уберечь твое имущество от непогоды. Его отец всегда так говорил. Его отец умер в гараже совсем как брат Джонни. Правда, Ральф Доуз самоубийства не совершал – у него было что-то вроде удара. Сосед нашел его на полу с садовыми ножницами в холодеющей левой руке и небольшим точильным камнем в правой. Вот так и умирают в предместьях. О, Господь, пошли эту праведную душу на небеса, где не растет сорная трава, а черномазые ублюдки знают свое место.

Он завел микроавтобус в гараж, опустил дверь и пошел в дом. Его трясло от утомления и перенапряжения. Часы показывали четверть третьего. Он повесил пальто и шляпу в шкафу в прихожей и уже было закрыл дверь, когда его пронзила молния ужаса, столь же головокружительного, как стакан неразбавленного виски. Он торопливо полез в карманы пальто и испустил долгий вздох облегчения, когда пальцы его нащупали перчатки все еще мокрые от бензина, слипшиеся в два влажных комочка.

Он подумал, не сварить ли ему кофе, но потом отказался от этого намерения. Его подташнивало, голова болела. Возможно, это было легкое отравление парами бензина, к которому примешивалось перенапряжение от рискованной поездки по заснеженным ночным улицам. В спальне он разделся и швырнул одежду на стул, не позаботившись даже сложить ее. Он думал, что уснет, как только голова его коснется подушки, но этого не произошло. Теперь, когда он наконец был дома и, по-видимому, в безопасности, тягостное возбуждение овладело им. Вместе с ним подступил и страх. Они поймают его и посадят в тюрьму. Его фотография появится в газетах. Его знакомые и друзья будут качать головами и обсуждать происшедшее в ресторанах и кафе. Винни Мэйсон скажет своей жене, что он всегда знал, что Доуз – сумасшедший. Родители Мэри, скорее всего, отправят ее в Рено. Там она поселится, а через некоторое время разведется с ним. Может быть, она найдет кого-нибудь, кто будет ее трахать. Лично его это совершенно не удивит.

Он лежал с открытыми глазами и повторял себе, что его не смогут разоблачить. На нем все время были перчатки, так что отпечатков пальцев он не оставил. Мэрино ведро и крышку от него он привез с собой обратно. Он запутал следы, чтобы сбить с толку возможную погоню, совсем как беглый каторжник, переходящий ручей, чтобы сбить со следа собак. Но ни одна из этих мыслей не приносила ему ни сна, ни утешения. Они все равно поймают его. Вполне возможно, что кто-то видел его машину на Хэрон, и ему показалось подозрительным, что кто-то разъезжает по городу так поздно и в такую непогоду. Возможно, кто-то нацарапал в записной книжке номер его машины, и сейчас этого следопыта поздравляет полиция. А может быть, они сняли образцы мельчайших частиц краски с заградительного барьера на площади Хэрон и сейчас отлавливают фамилию преступника в каком-нибудь компьютерном каталоге автовладельцев. А может быть… Он переворачивался с боку на бок, ожидая того момента, когда за окном его покажутся танцующие голубые тени, или раздастся тяжелый стук в дверь, и какой-нибудь бестелесный кафкианский голос скажет: Эй, там – открывай дверь! А когда он наконец-то заснул, то случилось это совсем незаметно для него самого. Мысли его без перебоя перешли из мира сознательных размышлений в искаженный мир снов с той же легкостью, с которой машина переходит с третьей на вторую передачу. Даже во снах ему казалось, что он не спит, раз за разом совершая самоубийство. То он сжигал себя, то становился под подвешенную наковальню и перерезал веревку, то вешался, то задувал контрольные язычки пламени в плите, а потом открывал на полную мощь духовку и все четыре конфорки, то пускал себе пулю в лоб, то выбрасывался из окна, то бросался прямо под колеса едущего с большой скоростью междугородного автобуса, то глотал таблетки, то выпивал залпом бутылку с дезинфицирующим средством для туалета, то направлял себе в рот баллончик аэрозоля «Сосновый аромат», нажимал на кнопку и вдыхал его до тех пор, пока голова не отделялась от тела и не улетала в небеса, как детский воздушный шарик, то совершал харакири, стоя на коленях в исповедальне католического собора и исповедуя грех самоубийства ошеломленному молодому священнику в тот самый момент, когда его дымящиеся внутренности вываливались на скамейку, словно тушеная говядина, свершая акт покаяния слабеющим, смущенным голосом в луже крови, по которой плавали горячие сардельки его кишок. Но наиболее живо и явственно он снова и снова представлял себя за рулем «ЛТД», слегка нажимающим на педаль газа в закрытом гараже; он делал глубокие вдохи и просматривал номер «Нэшнл Джиогрэфик», разглядывая фотографии различных бытовых сценок на Таити и в Окленде и жирного вторника [13] в Новом Орлеане, переворачивая страницы все медленнее и медленнее, пока звук двигателя не превращался в отдаленное приятное гудение, а зеленые воды Тихого океана не принимали его в свое убаюкивающее тепло и не уносили его вниз в серебристую глубину.

Когда он проснулся и встал с постели, было уже половина первого. Он чувствовал себя так, словно накануне напился до потери сознания. Голова чудовищно болела. Мочевой пузырь был полон. Во рту был отвратительный привкус. От малейшего физического усилия сердце начинало стучать, как боевой барабан. Он даже не удостоился роскоши потешить себя мыслью – пусть даже на очень краткий промежуток времени, – что все происшедшее вчера было только сном: запах бензина въелся в его плоть и тонким ароматом исходил от лежащей на стуле одежды. Снегопад кончился, небо было чистым, и яркий солнечный свет резал ему глаза.

Он вошел в ванную, устроился на унитазе, и поток жидких испражнений рванулся из него, словно курьерский поезд, проносящийся мимо маленькой богом забытой станции. Испражнения падали в воду с отвратительным плюханьем. Он застонал и обхватил голову руками. Не вставая, он помочился, окутанный теплым облаком густого запаха своего собственного дерьма.

Он спустил воду и пошел вниз на деревянных ногах, захватив с собой чистую одежду. Он решил подождать, пока ужасающий запах не выветрится, а потом принять ванную. Может быть, он будет отмокать там целый день напролет.

Он положил в рот три таблетки экседрина из зеленого пузырька, стоявшего на полочке над кухонной раковиной, и запил их двумя изрядными глотками пепто-бисмола. Он поставил чайник, чтобы выпить кофе, и разбил свою любимую чашку, снимая ее с крючка. Он убрал осколки, взял другую чашку, насыпал туда растворимого кофе «Максвелл» и отправился в столовую. Там он включил радио и покрутил ручку настройки в поисках новостей, которые, как и полицейские, всегда куда-то пропадали в нужный момент. Поп-музыка. Сводки с полей. Ток-шоу «Позвоните нам». Объявления от частных лиц. Пол Харви продает страховку. Снова поп-муэыка. Никаких новостей.

Чайник вскипел. Он настроил радио на одну из станций, передающих поп-музыку, заварил на кухне кофе и принес его в столовую. Он выпил кофе без сливок и без сахара. После первых двух глотков им овладел сильный позыв к рвоте, но потом стало лучше.

Наконец-то начались новости, сначала общенациональные, а потом – местные.

Городские новости.

Прошедшей ночью на участке дорожных работ по расширению 784-й автострады в районе улицы Грэнд было произведено несколько поджогов. Лейтенант полиции Генри Кинг сказал, что вандалы, судя по всему, воспользовались зажигательными бомбами, чтобы поджечь кран, два асфальтоукладчика, два бульдозера, грузовик и местное представительство «Лэйн Констракшн Компании, которое сгорело дотла.