Я ведь не оперативник. Я сделал все, что мог. Даже сумел понять игру Тьмы, комбинацию, придуманную кем-то неизмеримо более мудрым. Мне просто не хватило сил, времени, реакции. Максим взмахнул рукой с кинжалом. Время вдруг стало тягучим и медленным, будто я вошел в сумрак. Вот только краски не поблекли, даже ярче стали, и сам я двигался в том же ленивом кисельном потоке. Деревянный кинжал скользил к груди Егора, меняясь, то ли обретая металлический блеск, то ли окутываясь серым пламенем; лицо Максима было сосредоточенным, лишь закушенная губа выдавала напряжение, а мальчишка вообще ничего не успел понять, даже не пытался отстраниться.

Я откинул Егора в сторону – мышцы не повиновались, им не хотелось совершать столь нелепое и самоубийственное движение. Для него, маленького Темного мага, взмах кинжала был смертью. Для меня – жизнью. Всегда ведь так было, есть и будет Что для Темного жизнь – для Светлого смерть, и наоборот. Не мне менять… Я успел.

Егор упал, влетев головой в дверь подъезда, плавно осел – я толкнул слишком сильно, мне важно было спасти, а не беспокоиться об ушибах. Во взгляде Максима мелькнула почти детская обида. И все-таки он еще способен был разговаривать:

– Он враг!

– Он ничего не совершил!

– Ты защищаешь Тьму.

Максим не спорил с тем, кто я, Темный или Светлый. Он все-таки умел это видеть.

Просто он сам был белее белого. И перед ним никогда не стояло альтернативы – кто должен жить, а кто умереть.

Взмах кинжала – уже не на мальчишку нацеленного, а метящего в меня. Я уклонился, нашел взглядом тень, потянул – та послушно метнулась навстречу.

Мир посерел, звуки стихли, движения замедлились. Ворочающийся Егор стал совсем неподвижен, машины неуверенно ползли по улице, рывками проворачивая колеса, ветви деревьев забыли о ветре. Только Максим не замедлился.

Он шел вслед за мной, сам того не понимая. Соскользнул в сумрак с той же непринужденностью, с которой человек ступает с дороги на обочину. Сейчас ему было все равно: он черпал силы в своей убежденности, в своей ненависти, светлой-пресветлой ненависти, в злобе белого цвета. Он даже не палач Темных. Он инквизитор. Куда более грозный, чем вся наша Инквизиция.

Я вскинул руки, растопыривая пальцы в знаке Силы, простом и безотказном, ах, как смеются молодые Иные когда им впервые показывают этот прием: «пальцы веером». Максим даже не остановился – его чуть шатнуло, он упрямо склонил голову и снова пошел на меня. Уже начиная понимать, я отступал, лихорадочно вспоминая магический арсенал. Агапэ – знак любви, он не верит в любовь. Тройной ключ – порождающий веру и понимание, он не верит мне.

Опиум – сиреневый символ, дорога сна, я почувствовал, как смежаются мои собственные веки.

Вот как он побеждает Темных. Его неистовая вера, замешанная на скрытых способностях Иного, работает, словно зеркало. Возвращает нанесенный удар. Подтягивает до уровня противника. А вместе со способностью видеть Тьму и дурацким магическим кинжалом почти дарует неуязвимость.

Нет, конечно, все ему не отразить. Удары возвращаются не сразу. Знак Танатоса или белый меч скорее всего сработают.

Вот только убив его, я убью и себя. Отправлю единственной дорогой, что всем нам суждена: в сумрак. В тусклые сны, в бесцветные наваждения, в вечный мглистый холод. Мне не хватит сил признать его врагом, тем врагом, каким он так легко счел меня.

Мы кружили друг против друга, иногда Максим делал выпады – неумелые, он толком и не сражался никогда, он привык убивать свои жертвы быстро и легко. И где-то далеко-далеко я слышал насмешливый смех Завулона. Мягкий, вкрадчивый голос:

«Решил сыграть против Тьмы? Играй. Тебе дано все. Враги, друзья, любовь и ненависть. Выбирай свое оружие. Любое. Ты ведь все равно знаешь итог. Теперь – знаешь».

Может быть, я сам придумал этот голос. А может быть, он и вправду звучал.

– Ты же и себя убиваешь! – крикнул я. Кобура колотила по телу, словно напрашиваясь, предлагая выхватить пистолет и послать в Максима рой маленьких серебряных ос. С той же легкостью, как в сторону собственного тезки.

Он не слышал – ему это было не дано. Света, ты так хотела узнать, где наши барьеры, где граница, на которой мы должны остановиться, сражаясь с Тьмой. Почему тебя нет сейчас здесь – ты бы увидела и поняла.

Только нет никого вокруг, ни Темных, которые вдоволь насладились бы дуэлью, ни Светлых, что могли бы помочь, навалиться, (крутить Максима, прервать наш смертельный сумеречный танец. Только неуклюже поднимающийся мальчишка, будущий Темный маг, и неумолимый палач с окаменевшим лицом – непрошеный паладин Света. Причинивший зла не меньше, чем дюжина оборотней или вампиров.

Я сгреб холодный туман, струящийся сквозь пальцы. Позволил ему всосаться в пальцы. И влил чуть больше Силы в правую руку.

Белый огненный клинок вырос из ладони. Сумрак шипел, сгорая. Я поднял белый меч, простое и безотказное оружие. Максим замер.

– Добро, Зло, – какая-то новая, кривая ухмылка появилась на моем лице. – Иди ко мне. Иди, и я убью тебя. Ты можешь быть трижды Светлым, но суть-то не в этом.

На другого это подействовало бы. Наверняка. Я представляю, что это такое: впервые увидеть возникающий из ничего огненный клинок. А Максим пошел ко мне.

Он так и прошел разделявшие нас пять шагов. Спокойно, не хмурясь, не глядя на белый меч. А я стоял, все повторяя про себя то, что так легко и уверенно выпалил вслух.

Потом деревянный кинжал вошел мне под ребра. Далеко-далеко, в своем логове, глава Дневного Дозора Завулон зашелся в смехе.

Я рухнул на колени, потом – навзничь. Прижал ладонь к груди. Было больно, пока только больно. Сумрак возмущенно взвизгнул, почувствован живую кровь, и стал расступаться. Как обидно-то!

Или это и есть мой единственный выход? Умереть? Светлане некого будет спасать. Она пройдет свой путь, долгий и великий, хотя и ей однажды предстоит войти в сумрак навсегда.

Гесер, может быть, ты это знал? На это и надеялся? Мир обрел краски. Темные, ночные краски. Сумрак недовольно выплюнул меня, отверг. Я полусидел-полулежал, зажимая кровоточащую рану.

– Почему ты еще жив? – спросил Максим.

Снова была обида в его голосе, он разве что губы не надул. Мне захотелось улыбнуться, но боль мешала. Он поглядел на кинжал и неуверенно занес его снова В следующий миг Егор оказался рядом. Встал, заслоняя меня от Максима. Вот тут боль не помешала мне засмеяться.

Будущий Темный маг спасал одного Светлого от другого!

– Я жив, потому что твое оружие лишь против Тьмы, – сказал я. В груди нехорошо булькало. Кинжал не достал до сердца, но разорвал легкое. – Не знаю, кто тебе его дал. Но это оружие Тьмы. Против меня оно – не более, чем щепка, хоть и это больно.

– Ты Светлый, – сказал Максим.

– Да.

– Он Темный, – кинжал неторопливо нацелился на Егора.

Я кивнул. Попытался оттащить мальчишку в сторону; тот упрямо мотнул головой и остался стоять.

– Почему? – спросил Максим. – Ну почему, а? Ты Светлый, он Темный…

Впервые за нее время и он улыбнулся, пускай и невесело:

– А кто тогда я? Скажи?

– Полагаю – будущий Инквизитор, – раздалось из-за моей спины. – Почти уверен в этом. Талантливый, беспощадный, неподкупный Инквизитор.

Я скосил глаза и сказал:

– Добрый вечер, Гесер.

Шеф участливо кивнул мне. Светлана стояла за его спиной, лицо у нее было белее мела.

– Ты потерпишь минут пять? – спросил шеф. – Потом я займусь твоей царапиной.

– Конечно, потерплю, – согласился я.

Максим смотрел на шефа – остановившимися, полубезумными глазами.

– Полагаю, тебе не стоит бояться, – обращаясь к нему, произнес шеф. – Да, обычного браконьера Трибунал казнил бы. Слишком много на твоих руках темной Крови, а Трибунал обязан беречь равновесие. Но ты великолепен, Максим. Такими не разбрасываются. Ты станешь над нами, над Светом и Тьмой, и даже неважно будет, с какой стороны ты пришел. Только не обольщайся, это не власть. Это каторга. Брось кинжал!