Долго он так стоял. Грязь на лице, теле уже стала подсыхать, превращая его в самого настоящего сказочного лешего.

В какой-то момент его внимание привлек шум. В ночной тишине, особенно у реки, любые звуки разносятся очень и очень далеко.

— Кого еще ночью носит? — заинтересованно повел носом дроу, медленно вытягивая нож и рукава. — Неужели кто-то с той стороны реки пожаловал? — хищно улыбнулся, вжимаясь в выемку. Тут хотели еще одно ответвление в сторону леса копать, но не успели. Вот и осталось прекрасное укрытие, которым он и воспользовался. — Хор-р-рошо.

Но оказалось это был вестовой из штаба полка. Риивал разочарованно фыркнул, когда понял это. Нож так же быстро и незаметно исчез, как и появился.

— Товарищ сержант⁈ — вестовой замахал руками еще у поворота траншеи. Похоже, узнал. — Товарищ сер… Ой!

Приблизившись, боец, лопоухий парнишка неполных девятнадцати лет, чуть назад не рванул от неожиданности. Темная фигура, так похожая издалека на сержанта Биктякова, оказалась каким-то перемазанным в грязи и тине страшилищем. Весь черный, глаза сверкают, зубы клацают. Со страха даже за винтовку схватился, судорожно пытаясь передернуть затвор.

— Стой, стой. Я это, сержант Биктяков, — Риивал крепко схватился за ствол винтовки, отводя его в сторону от себя. Этот желторотый сопляк с перепугу мог случайно и стрельнуть. — Чего надо?

— Вас… Вас это того… — сразу вестовой и ответить нормально не смог. — Товарищ полковник к себе кличут. Быстро говорят нужно.

В штабной землянке сидели двое — сам комполка и начальник особого отдела молодой капитан. Полковник Захаров склонился над картой, намечая на ней место для новой линии обороны. Глупо было думать, что на это месте они надолго удержатся. Слишком уж большая сила перла на них. И когда полк дрогнет (а это обязательно рано или поздно случится), то запасные позиции очень пригодятся.

Особист, что-то писавший на другом краю стола, выпрямился.

— Сергей Александрович, готово. Документы на него я оформил.

— Это хорошо, очень хорошо.

Захаров поднял голову и начал складывать карту. Оказалось, что под ней лежали две награды с наградными документами.

— Думаешь, сработает наша задумка?

Особист посмотрел на комполка и неуверенно кивнул. Значит, не особо уверен.

— Посмотрим.

Честно говоря, эти награды стали хорошим поводом, чтобы встретится с сержантом Биктяковым и обговорить один непростой вопрос. Чуял Захаров нутром, что никто ему, простому полковнику, такого разведчика не оставит. Вчера, когда награды забирал, ему уже намекнули, чтобы искал другого командира на должность командира разведвзвода. Мол, сержанта заберут во фронтовую разведку. Дадут сразу младшего лейтенанта, еще одну медаль, и сам, как миленький, побежит.

Ни как Захаров такого кадра не хотел лишаться. Чего греха таить, столь малыми потерями в последних боях полк был обязан именно этому сержанту — его разведывательным данным, его ночным рейдам. За последнюю неделю боев его взвод ни одной ночи не провел в расположении полка. Под утро приходили с рейда, выгружали троих — четверых «языков» с серебряными погонами, загружались продуктами, боеприпасами и в ночь снова уходили. Вот поэтому полковник с новым начальником особого отдела и придумали такого кадра во внеочередной отпуск отправить, так сказать, поощрить за подвиги. А там, глядишь, про него и забудут.

В этот момент снаружи послышался негромкий голос часового:

— Стой, кто идет? А, товарищ сержант. Проходите.

Чуть погодя плащ-палатка, висевшая на входе вместо двери, колыхнулась и пропустила внутрь сержанта Биктякова.

Комполка внимательно оглядел спустившегося в землянку сержанта и одобрительно кивнул. С того сейчас можно было плакат про образцового красного командира писать. Весь такой ладный, подтянутый. Форма на нем, как влитая, сидит, ни одной складки, морщинки. Правда, все впечатление взгляд портил. Смотрел на них так, что мурашки по спине бежали. Хотелось отвернуться, а лучше куда-нибудь под лавку или стол забиться.

— Проходи, товарищ Биктяков, проходи. Награждать тебя сейчас будем, — командир показал на колченогий стол, на котором рядом с чадящим светильником тускло блестели две награды. — Орденом Красного знамени и медалью за Отвагу. По-хорошему, конечно, другой наградой нужно…

Захаров скривился и махнул рукой. Чего тут говорить об этом. Уже столько представлений на сержанта в штаб армии отправлял, что и сказать страшно. Раза четыре — пять было на Красное знамя, столько же на Красную звезду, шесть раз, не меньше, на Отвагу, три раза точно на Героя. И где эти награды⁈ Нет! Все на верху застревало, словно в болоте! По поводу Звезды Героя ему даже звонили оттуда несколько раз. Мол, ты чего такое полковник удумал⁈ Войска отступают, несут страшные потери, сдают позиции, а ты тут свои писульки на Героя пишешь⁈ Совсем с головой плохо⁈

— Героя тебе на грудь нужно вешать, Равиль, — полковник прикрепил орден Красного Знамени рядом с другим орденом. — А лучше два или даже три Героя. Только какая-то сука, по-другому и не скажешь, бумагу на тебя написала. Вот теперь и не дают представлениям на тебя ходу.

Правда, знал он имя этого человека. Покойный уже начальник особого отдела майор Фомин еще в Слобожанах подготовил на сержанта Биктякова очень плохую характеристику, с которой не то что орден, посадить должны были. О мертвых, конечно, плохого не принято говорить, но совсем паскудный был человек. Столько хороших людей загубил, что после его смерти только лучше стало.

— … За твои художества тебя нужно водкой до конца твоих дней поить, в усмерть. Столько языков со своими бойцами приволок, что уже перед соседями неловко. В штабе дивизии, да и в штабе армии, уже разговоры пошли, что всю остальную разведку нужно грязными тряпками разогнать.

Вот сейчас он и решил про свою с начальником особого отдела задумку рассказать. Не про все, конечно, рассказать, а только о небольшом кусочке плана. Зачем сержанту знать лишнего…

— Знаешь, что, Равиль… — полковник сделал небольшую паузу, переглядываясь с капитаном. — Решили тебя за героическую службу отпуском домой наградить. На десять суток, не считая дороги. Навестишь родных, отдохнешь…

Особист, молодой капитан, тут же подал завистливый голос из своего угла:

— Вволю поешь молодой картошечку с сальцом. Хотя, ты же татарин у нас. Поди сала-то и не ешь?

Сержант в ответ поглядел, как на дурака. Особист аж на месте заерзал.

— Воин все может съесть. Если потребуется, то едой станет и враг, и погибший товарищ.

И сказано это было таким обыденным голосом, что особист оторопел. Захлопал глазами, неуверенно улыбнулся. Мол, странная получилась шутка, совсем не смешная. Капитан смотрел на сержанта, ища в его глазах смешинку, но ее и не нашел ее. Похоже, тот, и правда, верил, что сделает то, о чем только что сказал.

— Задания и рейды бывают такими, что мясо себе подобных…

Сержант не договорил, но всем в землянке стало ясно, что он хотел сказать.

— Что-то не в ту степь свернули, — кашлянул в кулак Захаров, беря со стола вторую награду — медаль за Отвагу. — Все проездные документы уже подготовили, товарищ Биктяков. Поэтому собирайся. И не думай отказываться, как в прошлый раз. Не бойся, на тебя еще немцев хватит.

В прошлый раз, когда ему вручал награду за поимку диверсанта сам генерал Жуков, сержанту Биктякову уже предлагали отпуск домой. Целых семь дней давали, а тот в позу встал. Не поеду, говорит, хочу врага бить, топчущего своими ногами мою землю. Репортер, что сопровождал Жукова, именно так потом и написал в газете. Так мол, и так, героический сержант Биктяков, в одиночку обезвредивший опытного диверсанта из Абвера, отказался от положенного ему отпуска, что вместе со своими боевыми товарищами со всей пролетарской яростью бить проклятых немецко-фашистских захватчиков. Только переврал все репортер. По-другому сказал сержант, совсем по-другому. Биктяков сказал: я хочу убивать…