Сталин слушал и кивал. С аргументами Жукова и Генерального штаба он уже ознакомился, и склонен был согласиться. Им, кровь из носа, нужно было показать, что Советский Союз и не думает сдаваться. И показать нужно было, как можно скорее. Ведь, назревали очень нехорошие события.

— … Таким образом, товарищ Сталин, предлагаю поддержать предложение Георгия Константиновича, — продолжал Шапошников. — Для организации контрудара предлагаю передать в распоряжении Западного фронта 1-ую ударную армию генерала Кузнецова, 10-ую армию генерала Голикова, 20-ую армию полковника Сандалова, а также дополнительно шесть танковых бригад. Товарищ Сталин?

Но Верховный снова погрузился в размышления о нависших над странной угрозах. По данным резидентов из Северо-Американских Соединенных штатов, Германия через посредников настойчиво ищет выход на руководство западных союзников. Можно было не сомневаться, что через некоторое время усилия немцев увенчаются успехом. Слишком уж сильными были противоречия между союзниками.

— Товарищ Сталин, предлагаю поддержать предложение Георгия Константино…

Верховный дернул головой, наконец, услышав, что к нему обращаются.

— Вы совершенно правы, Борис Михайлович, — Сталин кивнул. — Медлить больше нельзя. Готовьте необходимые распоряжения для частей и соединений, задействованных в нанесении контрудара.

— Понял, товарищ Сталин. Сегодня же начнем передислокацию войск…

Когда же остался в кабинете один, Верховный вновь подошел к карте. Долго-долго стоял, смотрел и молчал.

— Мы сами во всем разберемся… Мы, люди, сами во всем разберемся. Сами, товарищ… Риивал. Мы сможем это сделать.

Поезд

Эти двое — крепкий сержант и высокая моложавая женщина — выделялись среди остальных. Эшелон шел на фронт, бойцы, командиры, медсестры редко улыбались, обычно спешили, не задерживаясь на одном месте, то и дело с тревогой вглядывались в небо. Эти же выглядели обычными путешественниками, никуда не торопившимися и просто наслаждавшимися дорогой. Тихо беседовали, она на все смотрела широко раскрытыми глазами, постоянно что-то су него спрашивала, сержант спокойно отвечал.

Эту странность, непохожесть, выделявшую парочку из толпы, сразу же замечал патруль, особенно на вокзалах городков, поселков. Едва сержант со спутницей выходили из вагона размять ноги, как их тут же «брали в клещи». Командир с яркой повязкой обычно шел в лоб, а двое бойцов — с боков, чтобы при случае не допустить побега.

— Ваши документы? — разговор на каждой станции начинался одинаково. Старший патруля, обычно младший лейтенант, подходил и начинал строго буравить глазами, подозревая в них то ли диверсантов, то ли дезертиров. — Откуда и куда направляемся?

Долго мял в руках красноармейскую книжку, подозрительно стреляя глазами. Недоверчиво слушал про отпуск в награду от командования, тянул руку за другим документом. Едва получив, командировочное предписание тут же «взорвался»:

— Что? Здесь же дата еще с прошлой недели⁈ Почему в часть не прибыл? Загулял? Товарищи, значит, там кровь проливают, а ты, сучий пес, с кралей на сеновале бока отлеживал. Бойцы!

Двое бойцов уже целились в парочку из винтовок. Вид такой, что глазом не моргнут, выстрелят.

Но сержант даже бровью не повел на это. Хмыкнул, вытащил из кармана шинели листок, аккуратно сложенный в несколько раз, и спокойно протянул его младшему лейтенанту.

— Ну? Что там еще? Чего суешь? Так… — командир небрежно развернул листок, поднес к глазам. — Предъявитель сего, товарищ Биктяков, является особо уполномоченным представителем Государственного Комитета обороны. Оказывать всяческое содействие… Подпись — председатель Государственного Комитета обороны И. В. Ста…

Голос у младшего лейтенанта становился все тише и тише, пока, наконец, не затих, вовсе. Оторвал ошарашенный взгляд от документа с грозной подписью, рука с бумагой заходила ходуном. Молча смотрел на сержанта, а его лицо тем временем медленно принимало виноватое выражение. До него, наконец, стало доходить, что он только что последними словами обложил особого представителя самого товарища Сталина. Это же трибунал, как минимум.

— Я… я… Товарищ сержант, прошу извинения, — немедленно вытянулся в струнку, а, глядя на него, встали по стойке смирна и его бойцы. Младший лейтенант побледнел, судорожно пытался застегнуть верхнюю пуговичку на подворотничке. — Я не знал… Если нужна какая-то помощь, только скажите. Может горячий обед организовать? В вагоне-то намерзлись, сейчас там поди лютый холод.

Правда, странный сержант на это только головой покачал. Мол, уйди, ничего не нужно. Младший лейтенант нужное на лету схватывал, поэтому через мгновение его с бойцами уже на перроне не было. На вокзал поспешил, от греха подальше.

Однако, встречались и те, кто не понимал ни намеков, ни вежливых слов и доброго обхождения. Ведь, в сторону фронта разные люди ехали. Одни из госпиталя возвращались, другие — прямо из училища, третьи — по командировочному предписанию, а четвертые — так, мимо проходили…

— Ба, какой бабец! — прямо у мест, где сидели сержант и его спутница, появились трое развязных типов. Вроде и рядовые, но одеты с иголочки, основательно — в добротных овчинных полушубках, теплых ватных штанах, офицерские сапоги на ногах. Вдобавок, морды наглые, сытые, хмельные. Считай с самого начала пути, весь вагон на уши поставили. — Слышь, сержант, иди-ка, погуляй немного. Бабенка-то заскучала с таким кавалером. Иди, покури. Гвоздь тебе и махорки отсыплет, а хорошо попросишь, может и водочки немного нальет. Так ведь, Гвоздь?

Нескладный сутулившийся боец справа тут же загоготал, показывая редкие желтые зубы:

— Налью, ага! Ха-ха-ха! Ремень только ослаблю и налью. Ха-ха-ха! Пусть подставляет! Ха-ха-ха!

К их удивлению, женщина, ничуть не испугавшись, спокойно встала и пошла к ним. И не было ни криков, ни плача, ни ругательств и проклятий. Словно, она всю жизнь только и ждала этих прокуренных, побитых жизнью урок, только-только вышедших по амнистии и решивших «попытать счастья на фронте».

— Гвоздь, вот это цаца! Только нас и ждала! Прошу, мадама, пройдемте в мой номер! Ха-ха-ха! — главный, крепкий боец с лысой башкой и выдающимся вперед кадыком, дурачился, подавая ручку и показывая на дальний конец вагона. — Чичас мы с вами получим удовольствие. Гвоздь! — перед уходом лысый кивнул на оставшегося на месте сержант. Гвоздь жадно облизнулся и понимающе развел руками. Все и без слов ясно: он присмотри за этим «обосравшимся» воякой пока его кореш развлекается, а потом и сам. — Бди…

Но прошло какое-то время, и Гвоздь забеспокоился. Начал непонимающе дергать головой, несколько раз вглядывался в конец вагона. Что-то уж застряли там его кореша. Не по понятиям получается: они нам уже битый час развлекаются, а он тут «вонючие портянки в вагоне нюхает».

— Ты, солдатик, сиди и не рыпайся. Понял меня? — показал финку с наборной ручкой, оскалился, дохнув тошнотворной вонью из рта. — А я корешков проведаю. Не боись, фраерок, мадаме привет передам. Гы-гы-гы…

Поднялся, и насвистывая что-то невнятное, скрылся в проходе. И опять все стало тихо.

Сержант же сидел, как и сидел, даже не пытаясь подняться. Казалось, его, вообще, ничто не волновало.

Когда же в проходе раздались шаги и появилась его спутница, лениво мазнул по ней взглядом, и снова уткнулся в окно. Женщина же села на свое место и принялась вытирать платочком руки. Испачкалась, похоже.

Хутор Песочное близ Кубинки, расположение 101-го стрелкового полка 32ой Краснознаменной стрелковой дивизии

1 декабря

Блиндаж. Несмотря на тридцатиградусный мороз снаружи внутри было тепло, даже жарко. Весело потрескивали поленья в огне разгоравшейся буржуйки. Полковник Захаров, склонившийся за картой, уже давно снял полушубок, оставшись лишь в одной гимнастерке. Тонкий шарф с горла, правда, так и не снял. Опасался, не оправился еще с болезни.