Я писал о проблемах экологии ещё в 1988 году в «Дисциплинарном санатории», я предвидел даже появление радикальных экологических групп, которые станут с оружием в руках защищать свои убеждения. Хотя такие агрессивные группы пока ещё не зарегистрированы ни правительствами, ни СМИ, я уверен в моём предсказании будущего. Также я уверен, что вопрос формы собственности предприятий, заводов и фабрик, средств производства не только перестал быть революционным (выше я уже говорил, что под лозунг «Фабрики — рабочим!» сегодня никто не придёт), но и стал вопросом схоластическим, бессмысленным.

Ничего удивительного. Нравы человечества меняются. Законы Ману за самовольный перенос межевого камня (граница между двумя участками земли) карали смертной казнью. Сейчас подобные проблемы решаются обменом взаимными ругательствами в сельской администрации и только.

Столкновение капитализма с социализмом с самого начала было фикцией, придуманной профессором Марксом, на базе уже имевшихся экономических знаний + ведро фантазии. На самом деле практику, конквистадору Марксу нужен был революционный класс (или избранный народ, что по сути дела одно и тоже). Ведь если ты сам себя выведешь из пустыни, это банально, и такой поступок никого не удивит. Но вывести целый народ из пустыни — это подвиг.

Ясно, что пролетариат, наёмные рабочие, когда он только возник, был плохо оплачиваем и жил ужасно бедно. Но ясно было и то, что это проблема временная, так как все проблемы подобного рода (больше зарплаты, больше часов, количество рабочих дней) — решаемы и решаются в практике отношений. Поудобнее устроиться в жизни помогла рабочим на Западе, кстати говоря, «пролетарская» революция в России. Она стала мощно давить на психику западных работодателей и правительств европейских стран. И они всеми силами старались не доводить наёмных рабочих до крайности. А то будет пролетарская революция.

Интересно сравнить лозунги французских рабочих и студентов в мае 1968 года. Рабочие выступали под лаконичными лозунгами: «40» «60» «1000». Хороший стиль, скрывающий пресное жлобство, узость кругозора, когда видны лишь края корыта. Имели они в виду сорокачасовую рабочую неделю, выход на пенсию в шестьдесят лет и минимальную заработную плату в тысячу франков.

Студенты выдвигали лозунги поистине гениальные: «Ни Бога, ни господина!» «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» «Запрещается — запрещать!» «Воображение к власти!»

Сейчас, когда и Зюганов и Сорос говорят одним языком о собственности, когда транснациональной какой-нибудь корпорацией владеют столько тысяч акционеров, что она вполне может считаться коллективной собственностью, грани между социализмом и капитализмом не существует. Да её никогда и не было. Как не было капитализма, а сейчас нет социализма. Умный «мавр» всего лишь придумал терминологию. А то, что Ленин победил над флагом марксизма, ну что можно сказать, развести руками и сказать: гениальный маргинал, — собравший бесценный человеческий материал под своим началом, он победил бы под любым флагом. И ещё одно замечание. Я прожил во Франции полтора года при правом голлисте Жискар д'Эстене, а потом ещё десяток лет при социалисте Миттеране. Единственная заметная разница между двумя режимами состояла в том, что при Жискаре, «Фигаро» аккуратно печатала на последней странице фотографии гильотинированных только что преступников. При социалистах ввели мораторий на смертную казнь, и фотографии исчезли.

Ещё интересный факт. Как выясняется из опубликованных в последние годы различных воспоминаний, оказывается немногие из соратников Ленина прочли первый том «Капитала» до конца. Узнав об этом, я обрадовался, потому что подозревал всегда, что не прочли. Мозгосжижающие эти выкладки профессора Маркса не нужны были им, людям действия. Им нужен был азартный, красивый флаг и несколько лозунгов. Что может быть азартнее красного флага?

Почему выродились коммунистические и социалистические партии? Потому что они оперируют теми же категориями, что и либералы, призывают к тем же целям. Но если наши идеологические враги проповедуют производительность труда, то глупо проповедовать ещё большую производительность труда. К тому же доподлинно зная, что у них лучше получается с механическим трудом и производительностью. Надо проповедовать нечто иное, совсем-совсем иное. Братство людей, свободу человека от механического труда. Сексуальную комфортность. Право на войну.

Чарльз Мэнсон — талантливый психолог, проницательный плебей с тюремным опытом, так ловил души своих девочек: «Чарли раздел меня и подвёл к зеркалу. „Посмотри на себя, какая ты прекрасная, какие у тебя полные, стройные ноги, какой овальный белый живот… Ты призвана дарить радость, любой мужчина должен испытывать счастье, погружаясь в тебя…“» Это рассказывает одна из его девочек, кажется, «Сквики» (кричащая, цокающая, обычно так говорят о белках). Чарли быстро набрал свой гарем, свою коммуну. К нему пристали трудные дети буржуазных семей. Те, у кого не ладилась жизнь, кому трудно было общаться с родителями и тем более с противоположным полом. Чарльз Мэнсон, хотя никто его этому не учил, знал от Бога, что сказать каждой, самой невзрачной, как приветить её. Они все были им любимы. «Чарли — это любовь», — говорили они о нём. Говорят и сейчас, 33 года спустя.

Работал Мэнсон просто — употреблял секс-терапию. Сексуальный акт служил высшей формой ласки, служил для снятия напряжения и одновременно спаивал коллектив коммуны самым прочными узами. Мужчин в коммуне Мэнсона было намного меньше, чем девушек, где-то в пропорции 1 к 5 или 1 к 3. Вульгарное воображение называет подобные отношения «свальным грехом» или «оргиями», на самом деле, когда через месяц или два спадает ощущение новизны и необычности происходящего, видны становятся огромные преимущества подобного существования в коллективе.

Прежде всего нет трудоёмкой охоты на женщину или охоты на мужчину, и это колоссальное облегчение. Охота на самку в буржуазном обществе сопровождается рядом лживых социальных ритуалов: затратами, лживыми обещаниями, прелиминарными встречами, короче, выродившимися и потерявшими значение церемониями. Оба участвующих в церемонии играют социальные роли, мучают себя и партнёра. Не только спонтанность желания исчезает, тут речь уже не идёт о желании, а лишь о цели. В коммуне всё совершается случайно, спонтанно, все ласки дозволены, отказов нет. Отсюда возникает ощущение глубокого удовлетворения жизнью, глубокого тепла. Каждый любим всеми.

Богач, с большими деньгами, но живущий в обычном обывательском мире, ни за какие деньги не купит себе такого блаженства. Множественные совокупления, ласки, да просто сон, переплетаясь телами. Буржуа сально, слюна с губы, мечтает об этом, коммунар имеет это ежечасно, ежедневно.

Вспомним, что проповедовал ересиарх Дольчино Торинелли — персонаж дантовского «Ада»: «что в любви всё должно быть общим, и что можно без всякого различия ложиться со всеми женщинами, за что никогда нельзя обвинить в любодеянии. Даже если ляжешь с сестрою, с дочерью». Это в 1303 году проповедано. От этой проповеди до коммуны Чарльза Мэнсона в Калифорнии в 1968 году через семь столетий прошла некая искра, весть.

Заметьте, что в революциях средневековья речь идёт всегда о глобальном освобождении человека, со всеми потрохами, с детородным органом — органом наслаждения, освобождении всего тела. На самом деле обобществление жён важнее проблем имущества. Почему секты проповедовали свальный грех или аскетизм? Потому что понимали важность тела. Это позднее тело спрячут, затолкают подальше, объявят вне закона. Великолепное же, здоровое, разнузданное средневековье мыслило не абстрактными цифрами и выкладками «Капитала», исключительная ценность сексуальной комфортности была понятна сама собой.

Почему взяв неприятельский город солдаты искали золото и насиловали женщин? Потому что сексуальная комфортность столь же ценна как и золото. Мир, — это понимал ересиарх Дольчино, и ересиарх Джон из Лейдена, — должен быть устроен таким образом, чтобы «можно без всякого различия ложиться со всеми женщинами». 40 часов в неделю, в 60 лет на пенсию, минимальная оплата труда 1000 франков в месяц — это для рабов. А «ложиться со всеми женщинами» — для особенных людей.