Суворов нагнал меня, молча забрал ягоды. Затем заступил мне дорогу и, приподняв пальцем мой подбородок, посмотрел мне в глаза.

– Аня, вы ни в чем не виноваты! Не корите себя! Это на меня нашло! Сам не пойму почему. У вас горе! Вы устали! А я как последний подлец воспользовался вашей слабостью! – Он помотал головой (я делаю точно так же, когда хочу избавиться от навязчивых или постыдных мыслей). – Простите меня! Понесло не в ту степь!

Он поднял на меня глаза, и в них были такая боль и отчаяние, что я поняла: он не притворяется и ему сейчас так же плохо, как и мне.

– Саша, – сказала я, – прекрати! Я совсем не слабая! Ты меня поцеловал, потому что я хотела этого! И не убивайся! Поцеловались и поцеловались! Что, после этого в загс бежать?

Я постаралась произнести эти слова спокойно и с легкой улыбкой, но, похоже, у меня это плохо получилось. Губы мои дрожали, и голос пару раз сорвался, так бывает после долгого плача.

– Аня, – глаза Суворова потемнели и смотрели умоляюще, – не совершайте ошибки! Вспомните, мы едем в Озерки. За одну секунду можно уничтожить все, что создавалось годами. Я не хочу, чтобы вы считали меня виновником своих несчастий...

– А кто говорит, что я собираюсь совершать ошибки? С чего ты взял? Может, это и ошибка, что я еду в Озерки, но совсем не ошибка, что я еду туда с... тобой!

– Мы перешли на «ты»? – пробормотал Суворов.

– Ты зовешь меня Аней, почему бы тебе из Александра Васильевича не превратиться в Сашу? Твое имя и отчество, как ни крути, стойко соседствуют с крепостью Измаил, Сент-Готардским перевалом и словами «Тяжело в ученье, легко в бою!». Я даже мысленно называю тебя Суворовым.

– И как часто это бывает? – Он, кажется, полностью пришел в себя и разговаривал без прежнего напряжения. – Я имею в виду мысли?

– Часто, – честно сказала я, слукавив лишь самую малость. Так и рвалось с языка ответить: «Постоянно!», но я не хотела рисковать. Нам нужно кровь из носа до наступления темноты добраться до Озерков, а события развивались таким образом, что теперь не разряда, слабой искры хватило бы, чтобы мы остались в этом лесу до утра...

До Озерков мы добрались за полтора часа. Почти все это время я продремала, привалившись к Сашиному плечу. Конечно, я могла перебраться на заднее сиденье, но там мне было бы скучно и одиноко. К тому же мой водитель не возражал, чтобы я все-таки взяла его под руку и прижалась к его теплому боку. Возможно, я лишила Суворова свободы маневра, ведь если я проделывала такой же трюк с Сережей, он всегда делал мне замечание, что я ему мешаю следить за дорогой. Он принимался лезть ко мне с поцелуями, а порой, если позволяла обстановка, мы вдвоем на некоторое время переселялись на заднее сиденье.

Конечно же, иногда я сама провоцировала Сережу, но с Суворовым, наоборот, я сидела тихо как мышка и не заметила, как задремала.

Он что-то тихо насвистывал сквозь зубы, а мне снилось, что я взлетаю на качелях под самое небо, выше берез и выше остроконечных гор. И было так радостно, так светло на душе. А внизу стояла Римма в голубом платье с широкой юбкой, которую ветер завивал вокруг ее ног. Еще я видела зеленую поляну, по которой носился Редбой, а Миша и Таня запускали в небо огромного змея, а рядом с ними стоял настоящий Добрыня Никитич, в кольчуге и в шлеме с шишаком, и смотрел в небо из-под огромной рукавицы. И хотя бородой он смахивал на доктора, но глаза у него были Сашины, и улыбался он точно так же, как Суворов...

– Вот и приехали! – вторгся в мой сон Сашин голос. – Аня, просыпайся! Озерки на горизонте!

Я подняла голову и поняла, что мы стоим на переезде. Шлагбаум был закрыт, и вскоре мимо нас прогрохотал товарный состав с лесом. Недавно прошел дождь, лужи еще не просохли, и джип, взметнув веер брызг, выехал на дорогу, которая бежала вдоль железнодорожного полотна. Станция оказалась не из крупных: всего с полсотни домов с прилегающими к ним огромными огородами и высокими стогами сена на задворках, обычные станционные постройки, крохотный вокзал, беленный известью туалет и выложенное из камней пожелание «Счастливого пути!» на газончике рядом с вокзалом.

По улице двигалось стадо коров. Коровы мычали, пастух оглушительно щелкал бичом. Пахло парным молоком, навозом, мокрой травой, землей и мазутом. Станция выглядела ухоженной, чистенькой. Все, что нужно, покрашено, побелено, подметено. Заросли сирени, черемухи и дикой яблони огорожены низкой деревянной решеткой. На клумбах цвели львиный зев и настурции. На небольшой площади перед вокзалом с одной стороны располагался деревянный магазинчик, с другой – пара киосков, торгующих пивом и прочей мелочью для пассажиров. Две или три лавочки были заполнены людьми, с виду дачниками. Вероятно, поджидали скорую электричку.

– М-да! – сказал Суворов, оглядывая площадь. – И как ты думаешь искать здесь эту девицу? Она могла пересесть на проходящую электричку или на автобус и укатить в любую из окрестных деревень...

– Я как-то не подумала, – сказала я, стараясь не подать вида, что растерялась.

И правда, что помешало этой девице встретиться здесь с Сережей и убраться в любом, только им известном направлении...

– Прости, ради бога, – я виновато посмотрела на Суворова. – Я надеялась, что все будет проще... Но откуда мне знать точный адрес? Мне просто повезло, что Алька работает в билетной кассе, иначе откуда бы я узнала про Озерки?

– Ладно, не переживай, – Суворов ободряюще улыбнулся. – Что-нибудь придумаем! Что мы за пограничники, если не выйдем на нужный след?

Он вышел из джипа и направился к вокзалу, наказав мне не покидать машины и не поддаваться на провокации местных любителей острых ощущений. Вероятно, «Ниссан» для Озерков был в диковинку, потому что все мужики и молодые парни, толпившиеся возле пивного киоска, постепенно подтянулись к джипу и, не слишком заботясь о выражениях, принялись обсуждать его достоинства и недостатки.

Через четверть часа я узнала, что здесь собрались исключительные специалисты по внедорожникам и что эта японская «хренотень» ни в какое сравнение не идет с мотоциклом «Урал» и даже трактором «Беларусь». Попутно местные знатоки живо обсудили проблему Курильских островов, обозвали японского премьера хитрожопым самураем и, исчерпав весь запас доводов в защиту отечественного автомобилестроения, отправились вновь к пивному ларьку, с энтузиазмом порицая царское правительство, допустившее гибель русской эскадры в Цусимском проливе.

Через некоторое время появился Суворов. Он почти бегом миновал расстояние от вокзала до машины. Судя по его довольному лицу, попытка выйти на след оказалась удачной.

– Нам разведка доложила точно, – дурашливо пропел он, усаживаясь на сиденье, – что известная тебе особа проживает через несколько домов от вокзала. Но, – он посмотрел на меня, – дежурная сообщила мне, что Марина приехала с дитем, но без мужа.

– Как без мужа? – поразилась я. – А где тогда Сережа?

– Возможно, он приехал, но позже, – не совсем уверенно сказал Суворов. – Но я полагаю, для тебя лучше, чтобы он вообще не приехал?

– Тогда я ничего не понимаю, – совсем растерялась я. – Куда он мог подеваться?

– А мы сейчас это узнаем!

Суворов развернул джип, и через пару минут мы въехали на узкую грязную улицу.

– Ты ведь не передумала встретиться с этой девицей? Видишь, вон ее дом со скворечником на крыше. Дежурная мне попутно рассказала, что Марина дома не была лет пять, про мать совсем забыла. И даже не приехала на ее похороны три месяца назад. Говорит, что дом стоял заколоченный. Марина отодрала доски от одного окна и поселилась в доме. Никто не знает, откуда она появилась и надолго ли вернулась. Из дома она почти не выходит, даже сходить в магазин и за молоком просит соседку. Похоже, боится кого-то или чего-то.

– Понятно, чего боится! Милиции! – проворчала я, оглядывая старую, с провисшей крышей хибару. Окна ее были заколочены, а то, которое Марина освободила от досок, находилось, видимо, с противоположной стороны.