Мария испустила сдавленный крик и тотчас почувствовала, как кресло принимает прежнее положение, браслеты же ее сомкнулись с прежней силой. Она закрыла глаза; холодный пот струился по щекам, смешиваясь со слезами.

– Это, конечно, очень высокий процент, но есть и пониже. С красоток, вроде вас, мы обычно берем пятьдесят!

И тут он снова надавил на проклятую планку на краю стола, и спинка кресла резко опустилась, так что Мария оказалась лежащей навзничь. В следующее мгновение чернобородое лицо Виданжора склонилось над ней, и Мария ощутила его зловонное дыхание. Но это было еще не самое худшее, ибо тотчас же она почувствовала, как пальцы Виданжора шарят у нее под юбками – влажные, липкие, похотливые пальцы!..

– Ого, – пробормотал Виданжор охрипшим от вожделения голосом. – Мне нравятся женщины, про которых говорят: под шляпкой лед, а под юбкой огонь! – Он забросил юбки на грудь Марии и нервно сглотнул, оглядывая ее тело.

Мария взвыла, забила ногами, но это, кажется, еще больше распалило Виданжора.

Он расстегнул на себе одежду и, резкими толчками согнув ноги Марии в коленях, рухнул на нее всей своей тяжестью, так что у Марии перехватило дыхание. Однако она как-то ухитрилась ударить Виданжора пятками по пояснице, а когда он, взвыв от боли, привскочил, Мария сильно толкнула его коленями в низ живота.

Виданжор отлетел от своей жертвы и, ударившись спиной о край стола, с ревом сполз на пол, сквозь зубы бранясь и причитая от боли, Мария билась на своем ложе пыток, как рыба в сетях, но без толку – ей удалось только сбросить юбки с груди. Ростовщик поднялся и, склонившись над пленницей, уставился на нее своими жуткими глазами, более напоминавшими две дырки в желтоватом уродливом черепе.

– Думаю, пятьдесят процентов – это для тебя слишком мало, – проговорил он голосом, еще сдавленным от боли. – Мне нравится в женщинах пылкость, но за ее переизбыток приходится повышать ставки. У меня была тут пара-тройка красоток, которым пришлось заплатить по высшей шкале. Сначала – пятьдесят: пришлось звать на помощь писцов, чтобы девочки перестали спорить. Конечно, пришлось потом поделиться с этими лоботрясами, но ведь и господь велел делиться, не так ли? Ну вот… а общая сумма процентов для этих строптивиц составила сто пятьдесят. Понимаешь, о чем речь? Очень простая задача!

Он ощерил свои гнилые зубы, и Мария отвернулась, едва удерживая слезы: что ж тут понимать?! Изнасиловав несчастных, их сбросили в люк!

– Ну что, моя прелесть? Какую ставку мы определим для тебя? – нетерпеливо спросил Виданжор.

Мария закрыла глаза.

Вот все и кончилось… и смерть, которая чудилась недосягаемой, таящейся где-то в дальнем, недостижимом далеке, оказалась совсем рядом, но близость ее не внушает страх, а манит, как мягкая постель манит усталого путника. Ах, как бы уговорить или как бы разозлить Виданжора настолько, чтобы он сразу нажал на роковую планку, открыл люк, опрокинул туда кресло, чтобы жертва его нашла поскорее успокоение! Ведь ей не перенести, если ростовщик возьмет с нее свою дань, один ли, в компании ли своих приспешников. И даже если они выпустят ее потом – долго ли ей останется жить? Пока не дойдет до ближнего моста над Сеной… Всякой цене за это благо – жизнь! – есть свой предел, и сейчас Мария с предельной ясностью поняла: нового насилия над собою она не потерпит, не захочет терпеть! Так уж лучше пусть Виданжор убьет ее сразу, чем потом самой брать грех на душу.

И, резко повернув голову к Виданжору, без дрожи встретив его гнусную ухмылку, Мария спокойно проговорила:

– Сто процентов!

Виданжор опешил. Какое-то время он недоверчиво всматривался в глаза пленницы, но, ничего не отыскав в них, кроме холодной решимости, отошел от кресла, застегнул, словно бы внезапно сконфузясь, свою одежду, вернулся к столу, резким ударом вернул спинку кресла в нормальное положение и сел на стул, задумчиво глядя то на Марию, то на мешки с деньгами, то на серый, перетянутый алой нитью узелок с драгоценностями… на серьги с жемчугами и бирюзой, их иногда носила матушка… Воспоминание с такой силой кольнуло Марию в сердце, что она сцепила зубы, силясь удержать стон.

– Вы деловая женщина, – одобрительно произнес Виданжор. – А предложенный вами процент достаточно вы…

Он не договорил, и если Марии прежде частенько приходилось слышать такое образное выражение, как «глаза из орбит вылезли», то теперь она увидела, как это бывает на самом деле, ибо никакими другими словами невозможно описать то, что происходило с лицом Виданжора, на котором болезненное изумление смешалось со смертельным страхом.

– Привет, Мердесак! – раздался веселый молодой голос, показавшийся Марии знакомым.

Она попыталась оглянуться, но мешала высокая спинка кресла, и ей ничего не оставалось, как смотреть на ростовщика, которому кое-как удалось справиться с отвисшей челюстью и проскрежетать в ответ:

– Дружище Этьен!..

При этих словах глаза его блеснули такой лютой ненавистью, что Мария, враз исполнившись горячей симпатии к незнакомцу, решила все-таки попытаться увидеть его. Она как-то извернулась, рискуя свернуть себе шею, выглянула из-за кресла – да так и замерла: перед ней стоял Вайян.

Мария бессильно откинулась на спинку. Ею овладела такая слабость, что чудилось, режь ее сейчас на куски – у нее недостанет сил издать хотя бы стон. Ох, злая доля… теперь и Вайян захочет взять с нее свое? И лютая смерть показалась вдруг такой желанной, что за близость ее Мария сейчас готова была отдать все, все, что у нее имелось, да беда, что ничем она не владела сейчас, ни в чем не была властна, и даже спастись от бесчестия не было ни единого средства. Однако минуты текли своим чередом, а два разбойника про Марию словно бы и забыли: все мерили друг друга взглядами, и воздух, чудилось, сгустился, дрожал от напора их взаимных чувств… недобрых чувств!

– Ты, значит, жив, Этьен! – с трудом выдавил Виданжор, на что Вайян ответил, по своему обыкновению, с хохотком:

– Жив, как видишь!

– Да, – не то сказал, не то сглотнул Виданжор. – Да… И все такой же весельчак, совсем не изменился?

– Неужто? – усмехнулся Виданжор. – Ну а ты уж точно не изменился, Мердесак! [71] Разве что бороду отрастил… чтобы скрыть шрам, который я оставил на твоей челюсти, да? Но борода – это мелочи. А вообще ты все такой же… подлец и убийца!

Следовало бы ожидать, что Виданжор, или Мердесак – если вдуматься, невелика разница: золотарь, чистильщик уборных, – или мешок с их содержимым, – взовьется от возмущения, однако он сидел, словно прилипший к стулу, и созерцание его лица заставило Марию на миг забыть о своих страхах, ибо оно сделалось вдруг изжелта-бледным, восковым, мертвенным, и какое-то время Мердесак попусту шевелил губами, прежде чем исторгнул из себя подобие человеческой речи

– Я должен тебе кое-что… – Он указал дрожащим перстом на стол, заваленный мешками с золотом. – Ты можешь взять это.

– За долгом я и пришел, – согласился Вайян.

В следующее мгновение возле уха Марии просвистело, Мердесак откинулся на спинку стула, содрогнулся несколько раз – и замер в неестественно прямой позе, как бы сидя по стойке смирно; и только голова его чуть свесилась, словно он пытался разглядеть нож, пронзивший насквозь его левое плечо и пригвоздивший к спинке стула.

– Ну что, – с нежностью в голосе спросил Вайян, прижимая Марию к груди. – Натерпелась страху?

Она не ответила – никак не могла справиться с мелкой дрожью, бившей ее с того мгновения, как убивший Мердесака Вайян нажал на планку на его столе, – Мария с замирающим сердцем ждала, что кресло сейчас либо опрокинется в бездну, либо спинка его откинется, превратив сиденье в ложе позора.

Но нет – по воле Вайяна разомкнулись оковы на руках и талии Марии, и она так поспешно рванулась с кресла, что упала бы, не подхвати ее Вайян.