Теперь Мария уже не думала, ехать или нет. Вопрос стоял лишь о том, что надеть. Как всегда, она постаралась уберечь Глашеньку от соучастия в своих эскападах, а потому сама прошла в гардеробную и принялась быстро перебирать платья, воображая себя то цветочницей, то почтенной буржуазкой, то игривой мидинеткой, то молодой и печальной вдовою. На глаза попалась знакомая алая цыганская юбка, и Мария на мгновение взглянула на себя со стороны – стало тошно, что она будто на бал-маскарад собирается, а там человек жизнью своей рискует. Нет, не поедет она никуда! Мария шагнула к двери, и тут синее монашеское платье – прощальный подарок Анны-Полины, которую Мария так щедро вознаградила за уход за Корфом, что девушка смогла оставить монастырь и вернуться к родным в деревню, – упало к ее ногам. Перед таким искушением Мария уж не смогла устоять.

К каким изощренным уловкам порою прибегает судьба, чтобы провести нас путем предопределенным!..

За полчаса до полудня молодая монахиня, в белом чепце и пелерине, с серебряным крестом на груди, сжимая в руках узелок, из которого торчал краешек молитвенника, вошла в контору дилижансов на улице Марг и спросила себе место в экипаже, отправляющемся в Берн.

– Увы, сестрица! – развел руками толстый конторщик. – Все места проданы.

– Но что же делать? – пролепетала монахиня, поднося к лицу платочек. – Мне очень нужно уехать! Тетушка Евлали при смерти, и я должна…

Конторщик проникся сочувствием:

– Бедное дитя! А вы присядьте-ка здесь или на крылечке подождите: вдруг кто-то да откажется в последнюю минуту ехать или опоздает? Такое часто случается. Даст бог – и повезет вам!

– Даст бог! – повторила Мария и подумала: «Не дай бог!» Хороша же она будет, если кто-то и впрямь раздумает отправляться в путешествие. Уж лучше поскорее выйти на крыльцо, чтобы успеть без помех скрыться в этом «благоприятном случае».

Коробочку дилижанса уже запрягли шестеркою лошадей, и путешественники занимали места. Здесь были двое почтенных буржуа с женами: одна пара путешествовала всего лишь до Дижона, другая направлялась в Берн. Границу намеревались пересечь еще три студента, толстяк неряшливого вида, обремененный тремя связками книг, мрачного вида старуха, укутанная с головы до пят, несмотря на жару, и невысокий коренастый человек в глубоком трауре, похожий на скромного стряпчего.

Даже если бы Мария не знала, как он будет одет, она тотчас узнала бы утреннего посетителя по характерному подергиванию плеча. С облегчением вздохнула, посмеявшись над своими страхами, погнавшими ее сюда.

Кучер взобрался на козлы, подбирая поводья, которые с шутливым поклоном подавал ему какой-то оборванец – Мария давно его приметила, – бездельно шатавшийся по площади, то поглаживая морды лошадей, то перекидываясь шуточками со студентами.

Проходя мимо Марии, он с преувеличенным благочестием возвел к небу глаза.

Хозяин конторы вышел на крыльцо:

– Весьма сожалею, сестра. Ежели угодно, можно купить место на следующую неделю – прямиком до Берна. А коли спешите, есть смысл ехать на перекладных: завтра рано утром до… – Он подавился последним словом, и глаза его сделались огромными. – Господи Иисусе!..

Мария резко обернулась.

На площади как бы все застыло, даже пыль, чудилось, повисла в воздухе. Кучер свесился с козел – да так и застыл с открытым ртом. Дамы и их мужья высунулись из окон; старуха воздела руки; студенты замерли, уставившись на переодетого курьера, который, согнувшись и держась за живот, стоял, почти касаясь лицом ступенек. И только одна движущаяся фигура оживляла эту немую сцену – оборванец, который со всех ног улепетывал прочь. Поворачивая за угол, он оглянулся – Марию поразило выражение мрачного восторга на его лице – и прощально махнул красной, будто ободранной ладонью.

«Почему у него красная рука?..» – подумала Мария. И тотчас площадь ожила, все пришло в движение, люди бросились к упавшему «стряпчему». Тот скорчился, подтянув колени к подбородку, потом резко повернулся на другой бок – и вдруг, вытянувшись, замер. Из-под него растекалась по ступеням лужа…

Обморочно вскрикнула одна из дам; пассажиры отпрянули от окон; чей-то испуганный голос взвился над площадью:

– Его ударили ножом!

И вновь все застыло в страхе и скорби.

Прошло не менее часа, прежде чем Мария очнулась и попыталась собраться с мыслями. Все, что она помнила, – это суматоху вокруг убитого, двух полицейских, за которыми побежали студенты, – а потом все заволокла какая-то мгла, сквозь которую едва прорвался голос хозяина:

– Позвольте я помогу вам, сестра. Дилижанс отправляется. Нет, денег я с вас не возьму – место того бедняги было оплачено, чего ж грешить с его памятью?

Потом она почувствовала запах свежего сена, которым был устлан пол в дилижансе, услышала шорох платья своей соседки, чье-то всхлипывание, щелканье кнута – и резко откинулась на спинку сиденья: дилижанс отправился в путь, а в нем – молодая монахиня, у которой в Берне «заболела тетушка Евлали».

Первым побуждением Марии было вскочить, закричать, приказать кучеру остановиться… Ведь нужно было как можно скорее вернуться домой, рассказать мужу, что произошло, пусть немедленно посылает нового курьера!

Она уже приподнялась, когда неожиданная мысль пригвоздила ее к месту: все рассказать Корфу – но как? И как объяснить свое присутствие на станции в тот самый момент, когда был убит курьер? Значит, предстоит признаться, что она подслушала секретный разговор?

Мария в отчаянии взглянула в окно. Париж кончился, они уже ехали по проселочной дороге. Если выходить, то немедля. Ну что, в конце концов, сделает с нею Корф? Не убьет же, а всю силу его презрения она уже изведала. Да и Данила с Глашенькою с ума сойдут от беспокойства, если она не вернется к ночи. Надо остановить дилижанс!

Мария снова попыталась приподняться, и вдруг сердитый голос Корфа отчетливо зазвучал в ушах: «Нет другого выхода. Сейчас послать больше некого, разве что отправиться самому. Но меня слишком хорошо знают!»

Мария вновь откинулась на спинку сиденья.

Что произойдет, если она вернется в Париж? Во-первых, один драгоценный день из семи уже будет потерян. Во-вторых… Во-вторых, Корфу придется отправиться самому. А следующий дилижанс только через неделю. Но уж если убийцам удалось выследить секретного курьера, то русский резидент никак не выберется из Парижа незамеченным! Ей представился Корф в черной траурной одежде, скорчившийся в кровавой луже у подножки дилижанса, – и Марию затрясло так, что соседка покосилась на нее с изумлением.

Нет. Это перст судьбы. Нельзя останавливать дилижанс, наоборот – надо молиться, чтобы он мчался как можно быстрее. Слишком многое благоприятствует ее неожиданному путешествию: и это платье, так вовремя попавшееся на глаза, и доброжелательность хозяина конторы… да все, все, начиная с бессонницы, с утренней прогулки по каштану!

Жаль только, что у Марии с собою ни су! А надо платить за придорожные гостиницы и что-то есть… Ладно, сейчас у нее тошнота подкатывает к горлу при одной только мысли о еде, но ведь ехать почти три дня! И добираться от Берна до Туна, и еще зайти в трактир Эрлаха, и переправиться через Тунское озеро… На все это нужны немалые деньги.

Не крест же продать?! Мария украдкой потрогала сквозь монашеский чепец мочки ушей. Слава те господи, у нее в ушах серьги. Франков сто за них дадут… Дали бы, наверное, раза в три больше, но надо трезво смотреть на вещи: у кого найдутся такие деньги на каком-нибудь постоялом дворе, в спешке?

Остановка часа через три, никак не раньше. Хорошо, что все пассажиры так подавлены ужасным событием на станции, что сидят молча, не донимают друг друга расспросами и разговорами. Есть время собраться с мыслями.

О многом надо подумать, и прежде всего о главном: кто, кто еще, кроме нее и Корфа, знал, откуда и когда отправится секретный курьер?