Кивнув в знак того, что все ясно, Жерве протянул Мишелю руку и спокойно сказал:

— Хорошо, Мишель. Счастливого пути и счастливою возвращения.

Новости о событиях, намечающихся на Плато Глиэр, взволновали членов организации. Вскоре через одного шофера санитарной машины эти новости сообщили и людям в горах. Нетрудно представить себе их радость. Теперь они могли не только защищаться, но и сами нанести удар, который отзовется по всей Франции.

Известие, что Мишель улетает, не особенно удивило Луизу. Но самого его очень удивило, как она отнеслась к сообщению о прибытии нового начальства: она прореагировала точно, как Арно. Мишель, в глубине души довольный этим, стал горячо разубеждать Луизу.

Она остается за старшего, сказал он, и Арно уже знает об этом. Он, Мишель, непременно вернется и просит ее беречь себя.

— На этот раз вы улетите, — сказала Луиза.

— Почему вы так думаете?

— Чувствую…

В эту же ночь он выскользнул через окно в спальне Коттэ. Когда он занес ногу на подоконник, маленькая Жозетта проснулась и сонным голоском спросила мать:

— Куда идет господин Шамбрен?

Мишель улыбнулся и посмотрел на Симону:

— Скажите ей, что я иду ловить бабочек. — И он исчез в темноте ночи.

Самолет в Турню так и не прилетел. В течение семи дней Мишель напрасно ждал его в близлежащей деревушке, где он скрывался от руководителей Сопротивления, которых ничему не научили недавние тяжелые потери и которые продолжали устраивать веселые сборища, еще более многолюдные, чем прежде. Полю приходилось посещать их вопреки здравому рассудку.

На седьмой день связник доставил депешу от Арно. Радист сообщал, что самолет нужно встречать на поле в семнадцати километрах от Компьена. Им нужно было попасть туда к 23 марта, а было уже 20-е. Спешно собрали «военный совет» и решили, что делать.

Вскоре к отелю Тома тарахтя подкатила старая машина. В нее кое-как втиснулись Поль, Рикэ, Жак Ланглуа и Мишель. Багаж они поместили на решетку, укрепленную на крыше. Жак ехал с ними только до Парижа, так что помогать принимать самолет будет один Рикэ. Решили привязать фонарики к палкам и включить их лишь в последний момент. Когда все закончится, Рикэ соберет фонарики, отведет куда-нибудь вновь прибывшего и там укроет до рассвета. Нужно еще найти куда. В Турню все было бы значительно проще.

Когда они подъезжали к демаркационной линии, проходившей по реке Соне, водитель опасливо покосился на портфель, который Мишель всю дорогу держал на коленях, и спросил, что в нем. Мишель ответил:

— Письма.

— С письмами через линию ехать нельзя. Это именно то, чем интересуются боши.

Он остановил машину, и все начали обсуждать, как выйти из положения.

Услышав, что в пяти километрах от шоссе есть дорога, которая ведет к реке, Рикэ вызвался идти с портфелем пешком и встретить их в Шалоне, на другом берегу.

— Как вы намереваетесь перебраться через такую широкую реку? — спросил Мишель.

— Украду лодку. Я наверняка отыщу ее на берегу, — ответил неустрашимый юноша.

— Хорошая мысль! — сказал Мишель, и машина тронулась.

Когда доехали до дороги, Рикэ вышел из машины.

— До скорого свидания! — сказал он и ушел. Вскоре за некрутым поворотом шоссе показался шлагбаум.

К машине подошел немолодой немецкий солдат:

— Куда следуете?

— В Шалон.

— Письма везете?

— Писем нет.

И они поехали дальше.

Высадив своих пассажиров на вокзале в Шалоне, шофер получил деньги и уехал с такой поспешностью, точно убегал от прокаженных. Жак пошел покупать билеты, а остальные остались на платформе. Поезд на Париж прибывал через 15 минут. Мишель сомневался, что Рикэ успеет. Однако Поль и Жак не особенно волновались: они были уверены, что он догонит их в Париже. У них еще оставался день в запасе.

Когда к платформе пыхтя подошел поезд, из тоннеля вышел Рикэ и небрежно зашагал по перрону. Все трое сохранили спокойствие, когда он подошел к ним. А когда они стояли в переполненном вагоне в конце коридора, Мишель пожал Рикэ руку и улыбнулся. Если кто-нибудь заслужил «Военный крест», так это Рикэ. Возможно, он никогда не получит его, но Мишель всегда будет считать, что юноша достоин этой награды.

Поздно вечером приехали в Париж. Мишель позвонил своему коллеге Шарлю Фолю, которого не видел четыре года.

Ответила жена Фоля. Мишель сказал:

— Здравствуйте, Биш. Не удивляйтесь. Это я, Пьер. Мне следовало приехать давным-давно, но я не спешил, загорал на юге Франции.

Он произнес длинную фразу, чтобы дать ей время собраться с мыслями.

Последовало молчание, потом до него донесся шепот: «Это Пьер!»

— Дай мне трубку, — послышался знакомый голос Шарля. — Привет, старина! — сказал он в трубку. — Как жизнь? Откуда звонишь?

— Живу неплохо, а звоню из станции метро, — ответил Мишель.

— Так приезжай. Я спущусь вниз, чтобы швейцар не задержал. До меня идти двадцать минут.

Через полчаса Мишель уже пил коньяк со своими друзьями. Их немного смутила его необычная одежда и рюкзак, и он объяснил им, что может пробыть здесь всего две ночи. Если же швейцар заинтересуется Мишелем, достаточно сказать, что это старый друг Фоля, который проводил отпуск в горах.

Следующий день запомнился ему по нескольким причинам: с утра он часок поболтал с матерью Биш, очаровательной собеседницей; навестил своего друга Луи Шевалье, который, увидев Мишеля, чуть не подпрыгнул от неожиданности; затем, прогуливаясь, оказался среди матросов немецкой подводной лодки, которые отдавали честь могиле Неизвестного солдата у Триумфальной арки, и закончил день тем, что прослушал по радио речь Уинстона Черчилля.

После приятной передышки группа в сокращенном составе (выбыл Жак) села в поезд на Компьен.

Там в крошечном отеле около станции они сняли комнаты и начали искать, на чем бы добраться до Эстрэ-Сен-Дени, недалеко от которого находилась ферма Сент-Бёв. Из радиограммы явствовало, что все остальное устроит госпожа Сент-Бёв.

Велосипедов не нашлось. Рикэ где-то нашел лошадь, запряженную в рессорную двуколку, и друзья отправились на рекогносцировку.

Они проехали мимо компьенского концентрационного лагеря, где томились патриоты, среди которых были и их друзья. Отсюда пленных отправляли в Германию. Вид этого ужасного места сразу напомнил, что ждет их в случае неудачи.

Через два часа они подъехали к ферме.

Госпожа Сент-Бёв, француженка-аристократка с преждевременно поседевшими волосами, не стала тратить время на лишние разговоры. Как только Мишель назвал пароль, она пригласила его в двуколку и повезла через свои владения к небольшому полю.

— Надеюсь, вы получите сообщение сегодня, — сказала она, — потому что завтра поле собираются вспахать. Я ничего не могу поделать, чтобы задержать пахоту: люди, работающие на меня, не знают о моих симпатиях…

— Не разрешите ли остаться у вас и прослушать передачи, чтобы не ездить так далеко?

— Нет, не могу. — И гордый печальный взгляд ее красивых глаз сказал ему остальное: «Как бы сильно я ни желала».

К Компьену подъезжали уже в темноте. Мрачные бараки лагеря, мимо которого они снова проезжали, при свете прожекторов выглядели зловеще.

Рикэ отправился слушать передачи, Мишель с Полем остались в небольшом ресторанчике. Близкое соседство лагеря, где они могут оказаться, действовало на них удручающе. Оба сидели понурив головы.

Наконец вернулся Рикэ. Он объявил:

— К сожалению, слушал напрасно.

— Так, — сказал Мишель, — завтра поле вспашут. Ждать больше нечего, нам лучше вернуться в Париж. Мы еще успеем на поезд в девятнадцать пятьдесят. Кстати, я рад убраться отсюда подальше. У меня кровь стынет при виде этой обители скорби.

Они расплатились и пошли за вещами.

Прошли через вокзал. Рикэ повел группу по перрону вдоль затемненного поезда. Дойдя до своего вагона, они открыли дверь и ввалились внутрь. Молча закурили. Вскоре на соседнем пути тронулся поезд, но почему-то в сторону Парижа. Мишель вскочил: