- Знаете, Яна, если бы вы приплели сюда болезни детей, то я бы в вас разочаровался. Списывать собственную слабость на недуг другого, неспособного ответить, – очень низко. Подойдите, мне нужна ваша подпись.

- Но ведь дети болеют, так бывает.

- Не в этом случае. Яна, быстрей, я не намерен повторять дважды, - он указал рукой на стул рядом с его кожаным креслом.

Я медленно направилась к нему, чувствуя, будто топчусь по огненной дорожке к трону самого владыки Ада. Молнии в угольно-черных глазах не сулили мне ничего хорошего. Остановившись за полметра до указанного места, робко спросила:

- Что вы хотели?

- Сядь на стул! - Игнатов рыкнул так, что я вздрогнула и тотчас подчинилась. Он протянул лист бумаги, на котором мелким, бисерным почерком угадывалось едва читаемое «Заявление на увольнение».

- Что это?

- Прочти еще раз, если с первого не поняла.

- Это заявление, оно...для меня?!

- Именно, с открытой датой и местом для подписи. Ты в любой момент можешь поставить крестик и отнести его Брикс, обещаю, даже не придется отрабатывать две недели.

- Вы увольняете меня?! Сейчас?! Это… подло.

- Серьезно? – он вскинул брови. - Мне казалось, что подло поступаешь как раз ты. А я всего лишь работаю. Это работа, Яна, все это, - Игнатов обвел рукой кабинет, - бизнес и очень большие деньги. Помнишь ты о нашем поцелуе, не помнишь о нем – это касается только нас двоих. А вот твои трусость и желание залезть под одеяло, чтобы переждать командировку дома под сериал, могут ударить по имиджу Мельницы. Я переживу собственную любовную драму, не маленький, но твое поведение сейчас – недопустимо.

Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица, наверняка сделав меня еще больше похожей на измученного зомби. И без того бледная, я не могла спать последние сутки и сегодня едва держалась на ногах от волнения. В словах Игнатова был смысл, и только теперь я поняла, до чего глупо и нелепо выглядела в его глазах. Какая же я все-таки идиотка.

- У меня есть возможность подумать? - В голосе слышались накатывающие слезы.

- Сутки. Либо подписываешь заявление, либо доводишь свой же проект до финала. Твой выбор не отразится на наших отношениях: я и так  понял, что ты имела в виду своей неожиданной амнезией. 

Дверь в кабинет едва скрипнула, и за спиной раздался красивый, но какой-то отстраненный голос:

- Виталик, я занесла…

Гобра чуть запнулась на полуслове и, оглядев меня с головы до ног , добавила:

- Яна, хорошо, что ты здесь. Генеральный хотел продать боксерскую грушу и купить спиннинг для спортивной рыбалки.

- Яна уходит, Катя. Взяла выходные в счет отпуска, - слова Виталика резали острее ножа, - по семейным обстоятельствам. Яна, всего доброго, надеюсь, у вас получится отдохнуть перед важной командировкой.

- Я тоже… надеюсь.  

Я едва двигалась по направлению к выходу, ватные ноги не слушались собственную хозяйку. Даже оказавшись на улице, мне не сразу удалось прийти в себя. Сердце стучало как бешеное, в ушах раздавался протяжный звон, руки дрожали. Только в такси я поняла, что в до боли сжатых пальцах до сих пор держала заявление на увольнение.

***

Ресторан, в который меня привел Олег, оказался французским. С живыми цветами, белыми скатертями, без лягушачьих лапок, но с фондю. Это я поняла, как только мимо проплыл официант с ароматной кастрюлькой на большом подносе.

Олег перехватил мой взгляд и горделиво задрал нос. Он забронировал столик, потому что помнил, как сильно я люблю сыр, и такая забота должна была тронуть до глубины души, вот только…не трогало.

Вместо этого меня беспокоили оставшиеся дома дети, с которыми я так и не попрощалась, космический счет за сегодняшний ужин, разговор с мужем, и ядовитое послевкусие, ртутью осевшее в памяти, после встречи с Игнатовым.

На дне сумки лежало смятое заявление на увольнение с открытой датой и само это действовало на меня как криптонит на Супермена. Меня скручивало в турецкий бублик от одной мысли, что чертова бумажка просто существует. Но ни порвать, ни выкинуть ее я не смогла, посчитав это не правильным. Заявление осталось во внутреннем кармане сумки, единственном, который закрывался на молнию.

- Бон суари, - приветствовал нас официант на смеси нижегородского с французским, - месье, мадам, сегодня я буду обслуживать вашу очаровательную пару. Предлагаю рассмотреть карту вин и начать с легкой закускИ. - Он старательно сделал ударение на последней гласной, думая, что именно так говорят в лучших домах Парижа.

- Ваше фирменное фондю, пожалуйста. Нарезку... Яна, ты что хочешь? - И не дождавшись ответа, добавил: - Порекомендуйте что-нибудь лучшее из вашей кухни… Ммм, хотя нет, мы положимся на ваш выбор, правда, дорогая? И подходящее к сыру вино. - Захлопнул папку с меню, чтобы услышать, как молодой мальчик дословно повторяет его заказ. Олег высокомерно задрал голову, давая понять, что официант все правильно запомнил, но как только тот развернулся к кухне, муж спохватился и добавил уже другим тоном: - Вино не дороже двух тысяч! И не старше возраста моей супруги, а ей всегда восемнадцать.

Олег перевел взгляд в мою сторону, но я даже не улыбнулась в ответ. Почему-то в этот раз комплимент не показался мне забавным, а наоборот: неуместным и пошлым. Собственные реакции на слова мужа настораживали, пугали.

- Тут ужасно, - сообщил Олег, когда мы остались наедине, - не ресторан, а цирк шапито.

- Думаешь, а мне нравится? По-моему, миленько, - исключительно из вредности ответила я.

Когда нам принесли блюда, стало ясно, что Олег был прав. Поданное вино неприятно щипало язык, сыр горчил, корнишоны оказались слишком уксусными, ветчина жирной, грибы грибными, и только гренки из белого хлеба не подвели. Я нервно отщипывала корочки, пока муж рассказывал… О чем он говорил я поняла не сразу.

Меня занимала пожилая пара, сидевшая в углу зала, так что я больше разглядывала старика в выцветшем пиджаке, пропуская мимо ушей слова супруга. Седой мужчина в таком же блеклом как его головы, выцветшем пиджаке ухаживал за своей дамой. В том, как они общались друг с другом пряталось редкое, почти исчезнувшее с земли волшебство. Никто из них не отвлекался на внешний шум, не крутил головой по сторонам, не перебивал друг друга. Они были полностью сосредоточены на моменте, который проживали оба, потому что им было…хорошо.

А вот было ли хорошо мне? Я нервно посмотрела на часы, прикидывая, что в это время я кормлю детей ужином. В холодильнике оставались суп и лазанья, а в шкафу, кажется, что-то из сладкого. Няня заварит свежий чай и откроет пачку рассыпчатого печенья.

- Как ты договорился с Тамарой, - я вдруг вспомнила, что по понедельникам наша няня всегда берет выходной.

Олег оборвал очередную невероятную историю на полуслове, и кисло улыбнулся:

- Ловкость рук и никакого мошенничества, так вот…

Он принялся жестикулировать, рассказ полился дальше, а сам оратор не обращал внимания на полную тишину в зрительном зале. Я едва выхватывала обрывки фраз. Что-то про судебное дело, про его приятеля, про сорвавшуюся премию, благодаря которой мы могли бы разбогатеть, но снова не сложилась.

Старик за столиком в углу заказал своей жене десерт. Официант подал им огромную тарелку с крохотным кусочком чего-то шоколадного и два прибора. Они медленно смаковали пирожное, отламывая от него по очереди. Никуда не торопились, ни на кого не смотрели. Наслаждались.

Олег стал смеяться так громко, что я вздрогнула. Из-за невнимательности я прослушала какую-то шутку, и теперь старательно делала вид, что веселюсь вместе с ним, лишь бы не обидеть. О чем он говорил? Штукатурка…шкурка…окурки?! Нить разговора давно ускользнула от меня и потерялась где-то в дебрях юмора, хвастовства и мальчишеской бравады.

Когда муж схватил руками кусок ветчины, макнул его в густой тягучий сыр и быстро запихнул все это в рот, я едва сдержалась чтобы хлопнуть его по рукам. Будто не жена, а рассерженная мамаша. Его челюсти основательно работали, пережевывая пищу. Он так торопился скорее наесться, что полностью забыл о наслаждении. «Скорей дойти до результата» - вот девиз моего супруга.