— Встань, Генри, перестань думать о моих достоинствах, а вноси в труд своего дня то, что в моём живом примере тебя увлекает и убеждает. Я сказал тебе только, что сюда приедет твоя мать. Приедет ли с ней капитан и в качестве кого он сюда приедет, о том ты узнаешь сам. Если ты внимательно читал моё письмо, то помнишь, что в нём я говорил тебе, что надо беречь мать, так как в ней залог твоих материальных благ, которыми ты так дорожишь. Ты неверно понял меня, но в ближайшем будущем поймёшь. Иди сейчас к Алисе и продолжай свои занятия с обеими ученицами. Налегай теперь на естественные науки, помня, что физика будет очень нужна Наль. Иди, забудь о своих делах и думай о предстоящем труде, считая его самым важным в эту минуту.

Генри направился к дому, стараясь унять в себе взбудораженное море вопросов, но завидя издали Алису, сразу почувствовал стыд за собственное раздражение под тихим и глубоким взглядом девушки, точно прочитавшей его внутренний разлад…

Мирная деревенская жизнь, которой жил Тендль, сразу оборвалась для него, как только они въехали в Лондон. Простившись с Тендлем, капитан довёз Дорию до дома Генри и, нерешительно стоя перед нею, спросил:

— Если бы я зашёл к миссис Оберсвоуд вместе с вами, это было бы очень некстати?

— Я думаю, лорд Ретедли, что это могло бы испугать её. Разрешите мне её подготовить. Если вы оставите ваш адрес, я извещу вас о ходе событий, а также когда и как нам встретиться.

Несмотря на очень решительный тон Дории, капитану, очевидно, было очень трудно поверить в её правоту. На лице его мелькало то недоверие, то недовольство своею нерешительностью.

— Вас беспокоит, лорд Ретедли, что я, быть может, не сумею быть достаточно ласковой и тактичной со вдовой вашего брата. Конечно, если бы я действовала от себя, — улыбнулась Дория, — я бы, наверное, не сумела выполнить возложенного на меня поручения. Но я везу ей письмо лорда Бенедикта, и я крепко держу в сердце ту невидимую связь, ту неотступную мысль о нём, которую наш великий друг вселяет в сознание счастливцев, кому даёт свои поручения. Поэтому вы можете быть спокойны. Я всеми силами мысли держусь за его великую руку и буду действовать так, как будто бы он радом со мной. Что же касается вашего участия в этом деле, то оно ведь сводится к тому, чтобы помочь мне выехать из Лондона. Если мы оба не хотим ни в чём нарушить закон беспрекословного повиновения, то каждому из нас надо выполнить свою часть порученного со всею тщательностью и вниманием, на какие мы способны, а не поддаваться своим порывам и впечатлениям.

Разговор этот происходил на тёмной и грязной лестнице, по которой оба собеседника взбирались к жилищу Генри. Насколько была бодра Дория, легко поднимаясь по ступеням, настолько же мрачен был капитан, которого пробирала дрожь отвращения и муки.

— Подумать только, годы жила несчастная женщина в этой нищете из-за предвзятости взглядов моего родного брата и деда. А я и не подозревал об этом, вёл рассеянную жизнь и тратил попусту десятки тысяч, — с болью и горечью говорил капитан, остановившись на площадке пятого этажа и закуривая сигару, чтобы избавить себя и даму от запаха грязных вёдер с отбросами, пережаренного лука и каких-то ещё ароматов, сопровождающих бедноту и оставляемых ею везде благодаря плохо вымытому белью и грязному платью.

— Вы вольны, лорд Ретедли, поступить, как сочтёте нужным. Я думаю, мы уже у цели. Но если вы действительно тронуты героической жизнью леди Оберсвоуд, то вы не захотите доставить ей лишнего горя принимать вас здесь.

— Вот именно, всё, чего хочу, это вырвать её отсюда немедленно.

— Ну, одними вашими силами этого не сделать. Если бы дело было так просто, лорду Бенедикту не пришлось бы вмешиваться. Я дам вам знать немедленно обо всём. Наконец, ночевать я буду непременно в городском доме лорда Бенедикта и, если вам очень захочется узнать о сегодняшнем дне, вы можете в одиннадцатом часу приехать туда ко мне, и я вам всё расскажу.

Расставшись со своим спутником, Дория постучала в дверь. Ей немедленно открыла уже знакомая нам старушка в белоснежном чепце. Пораженная её красотой и огромными синими глазами, Дория так смешалась, что только молча смотрела на неё. Очаровательно улыбнувшись, хозяйка дома сказала мелодичным и добрым голосом:

— Вы, вероятно, заблудились, леди. Дело в том, что квартира под таким же номером есть и в доме с улицы и иногда, перепутав номер дома, люди попадают ко мне. Вам следует спуститься вниз и повернуть за угол.

Оправившись, Дория с удивлением слушала голос Алисы, такой же мелодичный и мягкий.

— Нет, я думаю, что попала именно по назначению. Ведь я вижу перед собой леди Цецилию Оберсвоуд? — Получив удивлённый и утвердительный ответ, Дория продолжала: — Я привезла вам письмо, и мне приказано сказать вам, чтобы вы вспомнили, о чём говорил однажды дядя Ананды во время болезни Генри в Вене. Это письмо вам посылает тот, кого вы называете Великой Рукой.

Стоявшая перед Дорией маленькая Цецилия Оберсвоуд выражала все признаки смущения и робко взяла письмо.

— Войдите, пожалуйста, — сказала она, открывая дверь в комнату Генри, куда весело заглядывали солнечные лучи и чистота которой поразила Дорию, как поражала всех. Усадив Дорию в кресло, она села у другого конца стола, ясно говорившего своим красным деревом и инкрустацией из перламутра и черепахи о лучших временах, и вынула письмо из кармана белоснежного передника.

Бегло взглянув на адрес, она вскрикнула, откинулась с совершенно белым лицом на спинку стула и выронила письмо из рук. В одно мгновение Дория была подле неё, она подняла письмо, поднесла к её носу ароматическую соль и натёрла виски и затылок потерявшей сознание женщины жидкостью из флакона, данного ей Флорентийцем, предупредившим, что письмо может повергнуть мать Генри в огромное волнение. Через несколько минут леди Оберсвоуд пошевелилась и с трудом вздохнула. Желая облегчить ей голову, Дория сняла чепец, посчитав его слишком громоздким. Каково же было её удивление, когда из-под чепца выпали две громадные косы, сохранившие чудесный пепельный цвет. Бледное личико с закрытыми глазами без чепца показалось Дории совсем молодым, обрамленным сединой точно нимбом.

Приготовив лекарство Флорентийца, Дория вторично натёрла виски, затылок и лоб больной и стала ждать первой возможности влить ей лекарство в рот. Ждать пришлось недолго. Леди Оберсвоуд открыла глаза и должна была сейчас же проглотить капли, ловко поданные ей Дорией. И вскоре, откинув косы на спину, мать Генри твёрдой рукой вскрыла конверт, на котором стояло: "Леди Цецилии Ричард Ретедли. баронессе Оберсвоуд от Флорентийца".

"В эту минуту, когда Вы читаете письмо, того, кто искал Вас всю жизнь и ушёл с земли огорчённым, потому что не мог разыскать Вас, — Вашего дорогого брага и друга Вашей молодости, уже нет в живых".

Стон прервал чтение письма на минуту, но мигом подошедшей Дории тихий мужественный голос сказал:

— Не беспокойтесь, я уже владею собой. Это была только спазма сердца, но раз она меня не убила, — всё дальнейшее приму совершенно спокойно. — И леди Оберсвоуд продолжала читать:

"Ваша жизнь, проведённая в полном отрешении от всего личного, далеко не копчена. Ваш брат, о котором Вы думали как о блестящем певце и ученом, был, увы, пастором, несмотря на свои желания и склонности. Но учёным он был по призванию и достиг крупных результатов на одном из своих любимых поприщ. Он оставил дочь, которой Вы очень нужны. Я говорю: «дочь», хотя у пастора их было две. Но почему не говорю сейчас о второй, об этом скажу лично. Пастор оставил Вам капитал. Вы можете получить его только через меня, так как я храню его подлинное завещание.

Не думайте о себе, не думайте о скрытно прожитой жизни. Действуйте сейчас для сына и племянницы, жизнь которым вы можете облегчить. Мой друг Дория отправлена к Вам моим послом. Я ей рассказал, как Вас надо экипировать, чтобы привезти ко мне в деревню, где Вас ждут новые обязанности любви к брату, которого Вы так жестоко покинули и перед которым Вам надо оправдаться не слезами раскаяния и сожаления, но деятельностью и трудом для блага его дочери и Вашего сына. Сказать Вам надо так много, объяснить ещё больше, и в письме этого сделать нельзя.