Снова пасторша перебила Тендля, доказывая ему, что муж её был ненормальным человеком, что лорду Бенедикту она не верит ни на йоту, что отыскать подставное лицо вместо сестры пастора труда не составляет, но что надо ещё, чтобы было фамильное сходство.

— Мы подаём в суд. Мне это надоело, — закончила она на грани бешенства. — Отобрать у меня девчонку, деньги и вообразить, что можно таким образом обирать людей. Ваш лорд Бенедикт окружил себя шайкой мошенников…

— Сударыня, — резко перебил Тендль. — Мой дядя, которого вы уже однажды оскорбили и которого дважды оскорбила ваша дочь, и я имеем высокую честь быть друзьями и преданными слугами лорда Бенедикта. Не советую в моём присутствии оскорблять это глубокочтимое нами лицо. Или вы будете вести себя, как подобает культурным и воспитанным людям, или я уйду и не стану больше говорить с вами о деле.

— Мама, прошу вас, успокойтесь и, главное, сядьте. Вы мне действуете на нервы, — капризно сказала Дженни. — Мистер Тендль, простите нас. Вы и представить себе не можете, как мы страдаем из-за отсутствия в доме Алисы, из-за этой их с папой блажи. Объясните мне, пожалуйста, что и как теперь делать. Ведь не могла же у меня чудом объявиться тётка, которую отец искал бесплодно всю жизнь.

— У вас, мисс Дженни, не только отыскалась тётка, но и двоюродный брат.

— Мы непременно будем судиться, — снова закричала пасторша.

— Суд будет вам только во вред, так как у вас нет ни малейших оснований оспаривать волю пастора или его завещание. Всё, что он завещал, всё сделано юридически очень правильно. Позвольте вам вручить оповещение. Вы обе вызываетесь в судебную контору вашего округа, где будут присутствовать адвокаты, лорд Бенедикт, Цецилия Ричард Ретедли, баронесса Оберсвоуд, её сын Генри Ретедли, барон Оберсвоуд, ваша дочь Алиса и много других свидетелей, в том числе брат Ричарда Ретедли, капитан Джемс Ретедли. В их присутствии капитал будет передан владелице.

— Это мы ещё посмотрим! Вручить можно, если никто не протестует, — бесновалась пасторша.

— Я уже говорил, суд будет не в вашу пользу, и все судебные, заметьте, очень большие, издержки придется платить вам.

— У меня нет основания верить вам. Вы не пифия, и ваши милые предсказания могут быть ошибочны. Будьте спокойны вместе с вашими досточтимыми дядями, тётями и лордами — провозвестниками чести, что мои друзья, не менее влиятельные, уже едут из Константинополя защищать меня. Так и передайте своему господину, которого так чтите и слушаетесь.

— Вы, мисс Дженни, разделяете отношение к этому делу вашей матушки?

Дженни, поняв, что она снова попала впросак, когда решила, что Тендль явился просить её руки, окончательно его возненавидела, мигом бросила повадки приболевшей кошечки и, встав во весь рост перед молодым человеком, язвительно закричала:

— Я не только разделяю её убеждённость. Я иду дальше. Уверена, что нам удастся достойно наказать всю эту компанию «дельцов», совращающих младенцев, облапошивающих их недальновидных отцов и обогащающихся за счёт невинных людей. Мы их поймаем, наконец, в капкан, где, вероятно, найдётся местечко и для такого усердного слуги.

Произнося эту тираду, Дженни сделалась необыкновенно безобразной. Её обычно бледное лицо покрылось багровыми пятнами, рот скривился на сторону, глаза метали молнии. У Тендля мелькнула мысль, что она когда-нибудь сойдёт с ума. Выслушав столь приятную отповедь до конца, он поклонился, сказав Дженни на прощание:

— Я спросил вас об этом только потому, что лорд Бенедикт дал мне письмо для вас, но с условием: если вы окажетесь в ином настроении, чем ваша мать. Быть может, вы бы ещё поехали со мною к нему в деревню. В противном случае письма не передавать. Честь имею кланяться.

Тендль хотел выйти, но Дженни очутилась у двери раньше него и, став спиной к ней, всё с тем же безобразным лицом сказала, шипя от злобы:

— Письмо — документ. Не выпущу вас отсюда до тех пор, пока вы мне его не отдадите. На какие-то условности мне просто наплевать. Письмо — или так и будете сидеть здесь с нами!

Даже пасторша пыталась урезонить дочь, но Дженни уже потеряла всякое самообладание, всякое здравое понимание текущей минуты. При всём своём хладнокровии Тендль в первую минуту даже растерялся и молча стоял перед девушкой, не понимая, как ему быть. Несколько минут прошло в напряжённом молчании, и Тендль всей силой мысли воззвал к своему адмиралу, моля его о помощи. Вдруг с Дженни произошло нечто совершенно необычайное. Она точно осела книзу, закрыла лицо руками и в страхе закричала: "Нет, нет, лорд Бенедикт, я только пошутила, я сию минуту выпущу вашего поверенного, только не входите сюда и не смотрите так строго". Пораженные пасторша и Тендль смотрели по сторонам, не понимая, с кем говорит Дженни, так как в комнате никого, кроме них, не было. Дженни опустила руки, и Тендль увидел лицо действительно больного человека. Казалось, Дженни мгновенно пережила нечто страшное, от чего постарела и похудела на глазах. Пасторша бросилась к Дженни, но та жестом не то отвращения, не то отчаяния отстранила её от себя и подошла, с трудом переставляя ноги, к дивану. Со стоном девушка повалилась на него, и в том, что она больна, Тендль теперь уже не сомневался. Он готов был предложить свои услуги и бежать за доктором, решив, что у Дженни начинается горячка, как услышал её голос:

— Уходите, пожалуйста, мистер Тендль. Я не могу больше выносить вас. Мне всё чудится рядом ваш лорд Бенедикт с его ужасными глазами. Прошу вас, уходите скорее, только заберите с собою это видение.

Совершенно разбитый голос Дженни звучал слабо. Тендль с удивлением слушал её бред и невольно посмотрел на пасторшу, желая спросить, стоит ли послушаться Дженни или всё-таки бежать за доктором. Он боялся, что Дженни сходит с ума. Взгляд пасторши поразил его не меньше. Она точно шипящая кошка готова была броситься на Тендля и тем не менее не двигалась, точно была приклеена к полу.

— Уходите же, умоляю вас, как можно скорее, я задыхаюсь, — снова раздался голос Дженни.

Подавленный всем пережитым, Тендль ушёл из пасторского дома, будучи не в состоянии привести свои мысли в порядок. Бедняге было очень тяжело. Он перебирал всех, к кому бы мог сейчас пойти. Он мог пойти к Дории и, наверное, нашёл бы подле неё относительный покой. Но Дория была загружена поручениями выше головы, и он не смел обременять её ещё собою. Он мог отыскать капитана, который разрешил беспокоить себя в любое время, но он знал, что капитан встречает свою невесту, а Тендль вовсе не собирался портить его лучезарное настроение. "Сам себе помоги", — подумал Тендль. И так как никого из посторонних он видеть сейчас не мог, не мог и появиться таким расстроенным у своего горячего дяди, то он вспомнил, что Артур должен был сейчас высаживать цветы на могиле своего господина и друга. "Самое подходящее место и общество, чтобы освежить мозги и прийти в равновесие", — решил Тендль и, почувствовав себя капитаном своего адмирала, двинулся на кладбище.

Покинув Дорию у двери квартиры Генри и дав распоряжение кучеру быть при ней до самого вечера, капитан в первом же попавшемся ему кэбе поехал к себе домой. Здесь он застал мать и сестру в большом волнении, так как накануне вечером на имя капитана пришла телеграмма, извещавшая, что его невеста и её родители прибывают в Лондон в три часа, а капитана вот уже несколько дней нет дома. Обе женщины накинулись на него с выговором, что надо же было предупредить их заранее, что дом следовало бы приготовить к приёму будущей жены, что жених должен сидеть дома и ждать, а не пропадать, как вырвавшийся на волю школьник.

Всё это было оснащено улыбочками и нежными ужимками, цену которым капитан давно разгадал. Поморщившись, он спросил с удивлением, какое отношение к их дому имеет приезд его невесты и её родителей, для которых давно заказан отель. Сказав, что до трёх часов ещё достаточно времени, капитан хотел было пройти к себе, но мать задержала его. После затяжной туманной преамбулы леди Ретедли высказала желание патронировать свою будущую невестку и её родителей в лондонском свете, где новички, — она произнесла это слово с некоторым презрением, — могут повредить себе и заодно всем Ретедли в общественном мнении. Капитан весело рассмеялся, представив себе гордую чету графов Р., патронируемых его матерью, женщиной доброй, но несносной и мало тактичной.