"Уоррен Хойт, – подумала Маура. – Хирург".

Такое прозвище дали ему полицейские. Он заслужил его зверствами, которым подвергал свои жертвы. Его инструментами были скотч и скальпель, а добычей становились мирно спавшие женщины, которые и не подозревали о том, что в темноте над ними склонился убийца, предвкушавший удовольствие от первого надреза. Джейн Риццоли стала последним объектом его фантазий, оппонентом в игре разума, проиграть в которой он не собирался.

Но именно Риццоли обезвредила его единственным выстрелом, поразившим позвоночник. Вселенная парализованного Уоррена Хойта усохла до размеров больничной койки, и его единственной радостью остались фантазии, игры ума, столь же блестящего и опасного, как прежде.

– Конечно, я помню его, – ответила Маура. Она видела результаты его работы, ужасные увечья, которые его скальпель оставил на теле одной из жертв.

– Я ведь постоянно навожу о нем справки, – продолжила Риццоли. – Ну, просто для того, чтобы убедиться: хищник по-прежнему в клетке. Да, он действительно прикован к постели. И каждую среду вот уже в течение восьми месяцев его кое-кто навещает. Доктор Джойс О'Доннел.

Маура нахмурилась.

– Зачем?

– Она уверяет, что это необходимо для ее исследований в области психологии жестокого поведения. По ее теории, убийцы не несут ответственности за свои действия. Корни, дескать, в родовых травмах или тяжелом детстве, которые вызывают у них тягу к насилию. Разумеется, для адвокатов она просто находка. Ее послушать, так Джеффри Дамер[8] был попросту не понят, а Джона Уэйна Гэйси[9] слишком часто били по голове. Она оправдает кого угодно.

– Видимо, она выполняет работу, за которую платят.

– Я не думаю, что она делает это из-за денег.

– Тогда из-за чего?

– Ей просто хочется личного контакта с теми, кто убивает. Она говорит, что это ее исследовательская работа, что она делает это ради науки. Ну да, Йозеф Менгеле[10] тоже убивал ради науки. Все это отговорки, она просто стремится придать лоск респектабельности тому, что она делает.

– И что же она делает?

– Ищет источник возбуждения. Она балдеет, когда слушает о фантазиях убийцы. Ей нравится погружаться в его душу, смотреть на мир его глазами. Понимать, что значит быть чудовищем.

– Вы так говорите, будто она и сама такая.

– Возможно, ей хочется быть такой. Я видела письма, которые она писала Хойту, когда тот находился в тюрьме. Она просила его поделиться с ней деталями совершенных убийств. О да, она обожает детали.

– Многие люди любопытствуют по поводу того, что касается смерти.

– Она не просто любопытна. Ей хочется знать, каково это – резать кожу и наблюдать, как жертва истекает кровью. Что значит наслаждаться бесконечной властью. Она жаждет подробностей, как вампир жаждет крови. – Риццоли немного помолчала. Потом усмехнулась: – Знаете, я только сейчас поняла кое-что. А ведь она и в самом деле вампир. Они с Хойтом питают друг друга энергией. Он пересказывает ей свои фантазии, а она говорит, что в них нет ничего плохого. Что абсолютно нормально заводиться от мысли о чьей-то перерезанной глотке.

– И вот теперь она навещает мою мать.

– Да. – Риццоли взглянула на нее. – Интересно, какими фантазиями делится с ней ваша мать?

Маура подумала о тех преступлениях, в которых обвинили Амальтею Лэнк. Интересно, что она думала, когда подбирала двух сестер на дороге? Возбуждало ли ее предвкушение убийства, пьянящая доза власти?

– Сам факт, что О'Доннел сочла Амальтею достойной своего внимания, кое о чем говорит, – заметила Риццоли.

– И о чем же?

– О'Доннел не тратит время на заурядных убийц. Ей неинтересен вооруженный грабитель, который палит из пистолета. Или муж, который в порыве ярости сбрасывает жену с лестницы. Нет, она предпочитает иметь дело только с теми, кому нравится убивать. Кто лишний раз прокручивает нож в теле жертвы, потому что ему нравится скрести лезвием по кости. Она проводит время только с особенными убийцами. С чудовищами.

"С моей матерью, – подумала Маура. – Выходит, она тоже чудовище?"

Дом доктора Джойс О'Доннел в Кембридже – белый особняк в колониальном стиле – ничем не отличался от своих впечатляющих собратьев, украшавших престижную Браттл-стрит. Чугунные ворота открывались во двор с идеальной лужайкой и мульчированными древесной корой клумбами, на которых послушно цвели розы. В саду царил строгий порядок, и Маура на выложенной гранитными плитами дорожке по пути к парадному крыльцу уже представляла себе обитательницу дома. Ухоженная, аккуратно одетая. В мыслях порядок, такой же, как и в саду.

Женщина, открывшая дверь, оказалась в точности такой, какой ее нарисовала себе Маура.

Доктор О'Доннел была пепельной блондинкой с бледной, безупречной кожей. Голубая хлопчатобумажная рубашка, заправленная в отутюженные белые брюки, была скроена так, чтобы подчеркнуть тонкую талию. Во взгляде, которым она окинула Мауру, тепла было мало. Скорее, в нем угадывалось любопытство. Взгляд ученого, рассматривающего новый экземпляр.

– Доктор О'Доннел? Я Маура Айлз.

О'Доннел ответила деловым рукопожатием.

– Проходите.

Маура зашла в дом, такой же холодно-элегантный, как и его хозяйка. Теплый оттенок придавали лишь восточные ковры на темных тиковых полах. О'Доннел провела гостью в строгую гостиную, где Маура осторожно присела на краешек дивана, обитого белым шелком. О'Доннел устроилась в кресле напротив. На разделявшем их журнальном столике палисандрового дерева стопкой лежали папки и цифровой диктофон. Хотя и выключенный, он излучал невидимую угрозу и добавлял Мауре неловкости.

– Спасибо, что согласились принять меня, – начала Маура.

– Мне стало любопытно. Хотелось посмотреть, как выглядит дочь Амальтеи. Я ведь знаю о вас, доктор Айлз, но только из газет. – Она откинулась на спинку кресла, чувствуя себя в высшей степени комфортно. Преимущество хозяйки дома. Она делала одолжение, в то время как Маура выступала в роли просительницы. – А вот о вашем характере я ничего не знаю. Но очень хочу узнать.

– Почему?

– Я хорошо знакома с Амальтеей. И мне интересно...

– ...похожа ли дочь на мать?

О'Доннел приподняла красивую бровь.

– Заметьте, вы это сказали, а не я.

– Так я угадала причину вашего любопытства?

– А в чем причина вашего любопытства? Что привело вас ко мне?

Взгляд Мауры скользнул по картине, висевшей над камином. Строго современное, написанное маслом полотно, испещренное ярко-красными и черными полосами.

– Я хочу знать, кто на самом деле эта женщина, – наконец произнесла она.

– Вы знаете, кто она. Просто не хотите в это поверить. Ваша сестра тоже не верила.

Маура нахмурилась.

– Вы встречались с Анной?

– Нет, мы не встречались. Но месяца четыре назад мне позвонила женщина, которая назвалась дочерью Амальтеи. Я уезжала в двухнедельную командировку в Оклахому, поэтому не смогла с ней встретиться. Мы просто поговорили по телефону. Она как раз вернулась из Фрэмингэма, поэтому знала, что я психиатр Амальтеи. Она хотела узнать как можно больше о матери. О детстве Амальтеи, ее семье.

– А вам все это известно?

– Кое-что я узнала из архива ее школы. Что-то она сама рассказывала в минуты просветления. Я знаю, что она родилась в Лоуэлле. Когда ей было девять лет, умерла ее мать, и она переехала жить к дяде и двоюродному брату в Мэн.

– В Мэн? – напряглась Маура.

– Да. Она окончила среднюю школу в городке Фокс-Харбор.

"Теперь я понимаю, почему Анна выбрала этот город. Я шла по следам Анны, а она – по следам матери".

– После средней школы записи обрываются, – продолжала О'Доннел. – Мы не знаем, уехала ли она оттуда, как вообще она жила. Скорее всего, именно в этот период у нее начала развиваться шизофрения. Как правило, эта болезнь проявляется в юности. Видимо, с годами она прогрессировала, и сегодня вы сами видите, чем все закончилось. Она совершенно невменяема. – О'Доннел посмотрела на Мауру. – Довольно мрачная картина. Ваша сестра очень тяжело переживала это, никак не могла поверить в то, что это ее мать.