— Сэр, я не могу! — не унимался Барнабас. Как будто я была для него нежеланным бременем. — Не могу я заниматься своим делом и смотреть за ней! Стоит мне уйти слишком далеко — они ее утащат!

— Значит, бери ее с собой на работу, — Рон спустился еще на несколько ступенек. — Ей надо научиться обращаться с этой штукой. Вот и займись — у тебя куча свободного времени. Кроме того, тебе же не нужно поддерживать в ней жизнь. Просто пусть ее монетка крутится. И на этот раз уж постарайся получше, — проворчал он.

Барнабас залопотал что-то невнятное, а Рон обернулся и тревожно улыбнулся мне.

— Мэдисон, — сказал он на прощание, — не выпускай амулет из рук. Он тебя, так сказать, защитит. Если ты его снимешь, черные крылья могут тебя найти, а темные жнецы всегда с ними рядом.

Черные крылья. От этих слов по коже побежали мурашки.

— Черные крылья? — Даже произносить эти слова было противно.

Рон остановился на нижней ступеньке.

— Подлые хищники, они остались после творения. Вынюхивают несправедливые смерти до того, как те случаются, и пытаются стащить кусочек забытой души. Не позволяй им касаться тебя. Ты мертвая, поэтому они могут тебя почуять, но из-за камня будут думать, что ты жнец, и оставят тебя в покое.

Я кивнула. Держаться подальше от черных крыльев. Поставим галочку на память.

— Хронос! — взмолился Барнабас, когда тот двинулся дальше. — Пожалуйста. Не надо!

— Постарайся извлечь пользу из этой истории, — пробормотал Рон, уже подходя к двери. — Это всего на год.

Старик переступил порог и исчез в солнечном свете, но не сразу. Он растворялся в золотом сиянии постепенно, от ступней и выше, шаг за шагом. Льющиеся в дом лучи, казалось, ярко вспыхнули, а потом далекая газонокосилка снова зажужжала.

Я глубоко вздохнула. Мир снова пришел в движение, стали слышны пение птиц, шум ветра и чье-то радио. А я стояла рядом с Барнабасом в полном замешательстве.

— Что значит на год? — прошептала я. — Это все, что у меня есть?

Барнабас оглядел меня с ног до головы с явным раздражением.

— А мне откуда знать?

Из моей комнаты раздалось изумленное:

— Мэдисон! Это ты?

— Пап!

Мы столкнулись на пороге. Он радостно обнял меня и с улыбкой взглянул на Барнабаса.

— А ты, наверное, привез ее вечером домой. Сет, верно?

Что за дела? Он ведь уже видел Барнабаса. И как это он так быстро превратился из моего яростного защитника в идеального папочку? А как же авария? Больница? Разбитая машина? Моя смерть, наконец?

Барнабас смущенно переминался с ноги на ногу. По взгляду, который он метнул на мою растерянную физиономию, я поняла: надо бы прикусить язык.

— Нет, сэр. Я Барнабас. Друг Мэдисон. Я тоже был вчера на балу и остался с ней, когда Джош ушел. Рад с вами познакомиться, сэр. Просто заглянул проведать Мэдисон, может, придумаем, чем заняться сегодня.

Папа, похоже, гордился, что мне удалось подружиться с кем-то без его помощи, но я была скорее озадачена. Папа откашлялся, словно решал, как обращаться с первым моим другом-мальчишкой, с которым ему выпала возможность познакомиться. Пожал протянутую руку Барнабаса, а я стояла и изумленно наблюдала за ними. Барнабас легонько пожал плечами, и я чуть-чуть успокоилась. Кажется, папа начисто забыл о том, что случилось на самом деле, и вместо этого у него остались поддельные воспоминания о спокойном вчерашнем вечере. Мечта любого подростка по полной программе. Надо бы только выяснить, как Рону это удалось. Так, на будущее.

— У вас найдется что-нибудь перекусить? — Барнабас почесал шею. — А то я как будто сто лет не ел.

На папу, словно по волшебству, нашел бодрый отеческий стих, и он потопал вниз хлопотать над вафлями. Барнабас собрался было следом, но я поймала его за локоть.

— Значит, по легенде, Сет привез меня домой, а потом я всю ночь смотрела телек? — Я хотела выяснить, придется ли осторожничать с папой. Барнабас кивнул, и я добавила: — И с той насыпи никогда не падала? А кто-нибудь вообще помнит про ту ночь?

— Из живых — никто, — ответил Барнабас. — Рон все делает медленно, но наверняка. Видно, ты ему понравилась. — Его взгляд упал на амулет у меня на шее. — Ты или твой симпатичный новый камешек.

Я снова заволновалась, но Барнабаса отпустила, и он вприпрыжку помчался за папой. Из кухни как раз донесся его вопль — папа спрашивал, будет ли мой новый друг с нами завтракать. Я расправила платье, пригладила взъерошенные волосы и медленно, осторожными шажками пошла вниз. Чувствовала я себя отвратительно. Год. По крайней мере, год у меня есть. Может, я и не живая, но, черт побери, окончательно не умру. Я научусь обращаться с камнем и останусь здесь. На своем месте. С папой.

Смотрите, если хотите.

4

Я сидела в темноте на крыше, швыряла камешки в ночь. Пыталась успокоиться и собраться с мыслями. Я не живая, но и не мертвая. Целый день осторожно расспрашивала папу — как я и подозревала, он не просто напрочь забыл о том, что я умерла в больнице, он даже об аварии не помнит. Думает, что я отшила Джоша, как только узнала о подставном свидании, приехала домой с Сетом и Барнабасом и всю ночь так и провалялась в платье перед телевизором.

И папа не очень-то обрадовался, что взятый напрокат костюм оказался испорчен. Расплачиваться он решил в счет моих карманных денег, и это мне, конечно, не понравилось, но я не жаловалась. Я здесь, вроде как живая, а остальное ерунда. Папа, кажется, удивился, что я так покорно приняла наказание, и сказал, что я взрослею. Ох, знал бы он…

Целый день я развешивала и раскладывала свои вещи и внимательно наблюдала за папой. Он точно чувствовал: что-то не так, но не мог понять, что именно. Он почти не отходил от меня, то и дело притаскивал что-нибудь перекусить или попить. Я уже готова была на него прикрикнуть. Не раз я ловила на себе его испуганный взгляд, но папа тут же делал вид, что все в порядке. Разговор за обедом не клеился, я двадцать минут ковыряла свиные отбивные, потом извинилась, сославшись на усталость после вчерашней ночи.

Н-да. Должна бы устать, но куда уж там. Два часа ночи, а я, вместо того чтобы спать, сижу здесь, на крыше, швыряюсь камешками, пока мир вращается себе в холодной темноте. Может, мне больше вообще не нужно спать?

Неуклюже ссутулившись, я подняла с кровли очередной кусочек застывшей смолы и запустила в трубу. Он звякнул по металлическому козырьку и отскочил в темноту. Я съехала по плоскому скату крыши и подтянула джинсы.

Вдруг мне стало немного не по себе. Сначала легонько закололо в пальцах рук, потом чувство стало острее, пронзило меня насквозь, словно шипами. Казалось, за мной кто-то наблюдает. Ощущение тут же материализовалось: я обернулась и ахнула, когда с нависающего над крышей дерева обрушился Барнабас и приземлился на все четыре конечности, как кошка.

— Эй! — сердце чуть не выскакивало у меня из груди. — Предупредил бы, что ли!

Он поднялся в разбавленной лунным светом темноте, подбоченился. В слабом лунном мерцании можно было различить и его самого, и написанное на его физиономии недовольство.

— Будь я черным жнецом, ты бы уже умерла.

— Ну-ну, я ведь и так умерла, разве нет? — Я бросила в него камешек. Он пролетел над плечом Барнабаса, но тот не двинулся с места. — Чего тебе надо? — угрюмо спросила я.

Он пожал узкими плечами и посмотрел на восток.

— Хочу узнать, что ты не рассказала Рону.

— Что, прости?

Он стоял неподвижно, словно каменный, руки скрещены на груди, взгляд устремлен в пространство.

— Сет что-то сказал тебе тогда, в машине. Все остальное время я не спускал с тебя глаз. И я хочу знать, что он тебе наговорил. Будешь и дальше притворяться и играть в жизнь или тебя попросту оттащат к черному двору — есть разница? — Он сердито махнул рукой. — Хватит с меня ошибок. Уж тем более из-за тебя. Ты была нужна Сету еще до того, как стащила этот камень. Вот он и пришел за тобой в морг. И я хочу знать почему.