И они случались… эти обострения. Я винила себя в смерти младшего брата. Я не была уверена, что не сделала этого сама. Как можно верить себе, если иногда я наяву видела, как облазят стены и из-под обоев вырываются языки пламени? Я слышала голос Саши или его шаги по коридору. Я хранила в ящике стола его игрушку — маленького пони, которого купила ему на этот последний ненастоящий День Рождения.

И я ни разу не сходила на его могилу. Я не могла. Убийца не имеет на это никакого морального права… Мне до сих пор казалось, что мать так и не поверила, что это не я зажгла свечи и не я закрыла все двери. Никто не простил мне смерти ребенка и не простит никогда… и я себя не прощу. Если бы я тогда осталась с ним, этого бы не случилось… или мы бы погибли вместе.

Я впервые смогла заговорить об этом с кем-то еще… я рассказала это Джокеру. И я впервые в своей жизни не боялась об этом говорить, а хотела. Хотела, чтоб он знал обо мне все. Раскрыться перед ним полностью. Хватит тайн и секретов. Их у нас было предостаточно.

Я заваривал какой-то китайский чай на кухне, чай с безумно приятным запахом, пока она сидела, прислонившись спиной к стулу, не отрывая взгляда от моих движений. И контрастом в голове, какой напряженной она была на моей кухне совсем недавно.

Разлить по чашкам кипяток и демонстративно, с шумом втянуть в себя просто божественный аромат напитка. Мирослава, конечно, ждала свой кофе с пенкой, я же хотел успокоить ее, глядя, как все равно стискивает поминутно пальцы и на недолгие секунды отводит в сторону глаза. А еще я знал, точнее, подозревал, кто на самом деле мог устроить отвратительный спектакль как тогда, много лет назад, так и сейчас. Я просто должен был в этом убедиться, а потом я успокою и мою девочку.

Присел перед ней на корточки и взял в ладони холодные руки. Сжал их, поднимая к своему лицу и согревая дыханием.

— Послушай, Мира, я хочу, чтобы ты перестала обвинять в случившемся себя. Ты не виновата, понимаешь? Виноваты родители, недосмотревшие за вами, виноваты пожарные, не приехавшие вовремя. Виноват кто угодно, только не маленькая испуганная девочка, оказавшаяся в самом настоящем кошмаре наяву. Ты слышишь, Принцесса? Ты была всего — навсего ребенком.

Отняла руки и оперлась ими на стул, продолжая смотреть на него… Такого типичного Гордеева на моей кухне и все же уже не Гордеева… а Джокера. Опасного, циничного, саркастичного Джокера, заставлявшего меня делать такое, от чего я могла тысячу раз покраснеть перед Адамом. А это… это один и тот же человек. Не так-то просто принять внезапно изменившуюся реальность и собственное восприятие.

— Я смотрю на тебя… и не понимаю, кто ты. То ли Адам Гордеев… потому что говоришь, как он. То ли Джокер. Вроде делаешь вид, что не происходит ничего… А ведь происходит, и происходило, и будет происходить, — резко подалась вперед, всматриваясь в черные глаза, вроде те же, что и всегда, но другие… — кто ты на самом деле?

— А разве имеет значения, кто я, Мира, если я здесь, рядом с тобой? Разве ты перестанешь по-другому чувствовать мои прикосновения, — провел согнутыми пальцами по нежной щеке, — если я тебе назову одно конкретное имя?

Резко встал и подвинул к ней чашку с чаем, отхлебнул из своей, собираясь с мыслями. Конечно, я не питал иллюзий относительно ее слепого доверия. Черт, я понятия не имел, почему она до сих пор не выгнала меня взашей, предварительно вызвав охранников. Хотя, естественно, у меня были две догадки, и от каждой из них сжималось сердце, истекая кровью изнутри. Либо Принцесса была настолько одинока, что предпочла общество и помощь обманувшего ее человека. Либо же, несмотря ни на что, действительно любила… И почему-то от второго варианта было больнее в сотни раз.

Не имело… Не имело никакого значения, кто он, и в то же время имело огромное значение, чудовищно огромное, размером с мою вселенную, с мою жизнь, с мое сердце и душу, которые больше не принадлежали мне. И я до боли хотела знать, кто отнял это у меня и забрал себе. Нужно ли ему все это? Нужна ли ему я? И насколько? Это страшно — снова ожидать потери и боли. Я ее боялась. Боли от ломки по нему. Я дико, смертельно боялась этого отчаяния.

— Ты лгал мне… — трусь щекой о его ладонь… какое нелепое внутреннее противоречие — наслаждаться его прикосновениями и в тот же момент слышать, как мой голос что-то спрашивает, — ты говорил, как ненавидишь ложь, и лгал мне. Знал про Нину… знал кто я. А кто ты? Адам? Джокер? Может быть, кто-то еще? Чего я не знаю о тебе?

Я зарылась лицом в его ладони, сильно сжимая запястья.

— Я не знаю, есть ли у нас завтра или послезавтра. Я не знаю, не исчезнешь ли ты вдруг… Почему? Почему ты оставил меня? Почему, — целуя его пальцы один за другим, рассматривая их, сплетая со своими, — ты мне лгал?

Улыбаясь, смотреть, как касается губами моих пальцев, как сплетает руки, будто боится, что я убегу.

— Ты тоже лгала мне. Зная, что я ненавижу ложь, ты обманывала меня, притворяясь другой.

Вскидывает на меня взгляд, а меня в холодный пот бросило от той боли, что отразилась на ее лице.

— Я не исчезну. — Нашими руками к своей груди, а потом положить все еще сцепленные ладони на ее грудь, туда, где бьется сердце в какой-то дикой пляске. — Пока мы не разберемся со всем эти дерьмом, я с тобой, Принцесса. Я не могу обещать тебе больше, — пальцем ласкаю губы, аккуратный носик, — но это самое большее из того, что я могу обещать.

Поймал себя на том, что мысленно считаю ее веснушки, Адам был прав — в ней особенно все.

Я ему верила. Не знаю, никому и никогда не верила, а ему да. Хотя никто и никогда меня так не обманывал, как он. И мне хотелось вытрясти немного правды… выдрать ее для себя. Хотя бы крупицу, крошку проклятой правды. Я хотела знать, что он чувствует. Видеть хотела между фраз и слов, как раньше видела между строк. Читать хотела в его глазах.

— Почему уйти хотел? Боялся в жизнь мою не вписаться? — усмехнулась, чувствуя, как гладит мои губы, а я ловлю ими его палец, мгновенно закрывая глаза от наслаждения, — Думал принцессы чувствовать не умеют? Если бы, — наклонилась вперед и схватила его обеими руками за шею, — если бы вчера не позвонила… не узнала, так бы и ходил в стороне? Смотрел издалека, видя, как меня выворачивает? — впилась в его плечи ногтями, — Наслаждался бы, да?

Подыхал бы. Смотрел бы, как начинаешь новую жизнь без меня, а сам бы подыхал от дикой ревности и тоски. Попутно убивая каждого, кого ты посмеешь приблизить к себе после меня.

Обхватила руками за шею, и я прижался к ее лбу, пряча взгляд.

— Принцессы умеют чувствовать, я убедился в этом на собственном опыте, — ухмыльнулся, накрывая ладонью упругую грудь, соблазнительно видневшуюся в вырезе блузки. — Но для принцесс чувства — это непозволительная роскошь, тебе ли не знать?

Привстать так, чтобы оказаться на одном уровне с ней и, склонившись к ее уху, прошептать

— Наслаждайся этими короткими мгновениями роскоши, моя Принцесса. Поверь, с драконами куда интереснее летать, — ущипнул сосок и прижался губами к виску, — чем вести светские разговоры. Ты сейчас узнаешь по-настоящему, каково это держать в руках чашку с кипятком, когда я вхожу в тебя.

И я узнала… Нет, это не было ярче, чем в моих фантазиях о нем тогда, это не было более фееричным и диким, чем то, что он писал мне месяц назад. Это просто стало реальностью. Обжигающей, сумасшедшей реальностью, от которой я сходила с ума. Его руки, его голодный взгляд, его приказы… но уже властным голосом, от которого по всему телу растекались волны электрических разрядов, и ожоги от кипятка, которые он зализывал жадно языком, пока входил в меня. И глотки этого кипятка в горле вперемешку с его горячими губами, потеки чая по моему телу, по его груди и по шее, когда он, запрокинув голову осатанело насаживал меня на себя, сидя в кресле и сжимая мои бедра. Яростный звон разбитого фарфора, когда чашка полетела на пол… сорванные пуговицы, искусанные соски, красные пятна от его пальцев и от пролитого кипятка на коже. И больше ни одной мысли… ни одного сомнения, потому что он не давал думать. Потому что он воплощал каждую фантазию наяву с маниакальной тщательностью психопата, который запомнил малейшую подробность нашей переписки.