Мертвецы заерзали.

— Что ж, я ждал восемьдесят лет, — наконец сказал Олдермен. — Если это случится сегодня, пусть. Я собираюсь пойти поглядеть, что да как. Кто со мной?

Примерно половина мертвецов поднялась. Еще с десяток недолго поозирались и тоже решили примкнуть. В мистере Строгге было нечто, вызывающее желание перейти в противоположный лагерь.

— Вы заплутаете! — предостерег мистер Строгг. — Что-нибудь обязательно пойдет наперекосяк, вы же знаете! И тогда блуждать вам до скончания веков! И вы… и вы… забудете!

— У меня здесь есть потомки, — сказал Олдермен.

— У нас у всех есть потомки, — робко возразила миссис Либерти. — Но мы знаем правила. И вы тоже. — Она смутилась.

Правила действительно существовали. Их никто никогда никому не объяснял — ведь никто никогда никому не объясняет, что, если уронить что-нибудь, оно упадет. Правила были—и все.

Но Олдермен проявил угрюмую решимость.

— Все равно прогуляюсь по округе. Провентилирую прежние вертепы.

— Вертепы? — не понял Уильям Банни-Лист.

— Про… провенти… ли.. роваете? — пролепетала миссис Либерти.

— По-нынешнему это…— начал Уильям Банни-Лист.

— И знать не желаю! — Миссис Либерти встала. — Нет, надо же!

— Всюду жизнь. Мы помогали ее создавать, и я намерен выяснить, что получилось, — мрачно объявил Олдермен.

— Кроме того, — добавил мистер Порокки, — если мы будем держаться вместе, никто не забудет, кто он такой.

Миссис Либерти печально покачала головой.

— Ну, коль вы настаиваете, тогда, полагаю, вас должна сопровождать хоть одна Здравомыслящая Особа, — вздохнула она.

И мертвецы дружно двинулись по тропинке вдоль канала к центру города. Только мистер Эйнштейн и мистер Флетчер остались сидеть у телевизора. Им было хорошо.

— Что на них нашло? — удивился мистер Флетчер. — Ведут себя просто как живые.

— Отвратительно, — сказал мистер Строгг с непонятным торжеством в голосе, словно ему доставляло огромное удовольствие наблюдать чужие безобразия.

— А вот Соломон утверждает, что Вселенная — только иллюзия, плод нашего воображения, — сказал мистер Флетчер. — И следовательно, невозможно никуда попасть. Или где-нибудь находиться.

Эйнштейн поплевал на ладони и попытался пригладить волосы.

— А с другой стороны, — задумчиво протянул он, — на Канал-стрит был когда-то дивный кабачок…

— Ничего не выйдет, Солли, — усмехнулся мистер Флетчер. — Духам там не подают.

— Мне там нравилось, — с тоской сказал Эйнштейн. — Отдохнуть за стопочкой после трудового дня… эх!

— Ты же сам сказал, что жизнь — всего лишь наши выдумки, — напомнил мистер Флетчер. — И вообще, я хотел еще поработать над телевизором. Ты сказал, нет никаких теорий, согласно которым нельзя было бы…

— Мне кажется, — осторожно перебил мистер Эйнштейн, — что иногда я не прочь сам себя чуточку подурачить.

И у канала остался только мистер Строг.

Он вернулся к себе (губы его по-прежнему кривились в застывшей улыбке), устроился поудобнее и стал ждать их возвращения.

Конференц-зал городского административного центра имени Фрэнка У. Арнольда был наполовину пуст.

Пахло хлоркой (из бассейна), пылью, мастикой и деревянными стульями. Время от времени в зал, полагая, что там проходит общее ежегодное собрание или собрание боулинг-клуба, забредали случайные люди. Разобравшись, что к чему, они заворачивали к выходу и тщетно толкали дверь с табличкой «На себя», в сердцах награждая ее взглядами, в которых читалось, что лишь полный идиот способен написать на двери «На себя», если она открывается на себя. Ораторы тратили уйму времени на то, чтобы выяснить, слышно ли их в последних рядах, и то и дело подносили микрофон чересчур близко к динамикам, после чего кто-нибудь брался наладить систему усилителей, пережигал пробки, отправлялся к завхозу и тоже некоторое время напрасно толкал дверь — ни дать ни взять белка, пытающаяся выбраться из колеса.

Честно говоря, собрание ничем не отличалось от других собраний, на которых довелось побывать Джонни. Наверное, где-нибудь на Юпитере семиногие инопланетяне проводят собрания в ледяных чертогах, пропахших хлоркой, думал он, под вой микрофонов, а тем временем разные бестолковые и несознательные особи рьяно брынькают в двери, на которых на чистом юпитерианском ясно написано «Блукотать».

Углядев в зале нескольких учителей из своей школы, Джонни удивился. Он никогда не задумывался о том, чем преподаватели заняты после уроков. Чужая душа потемки — нельзя же, например, догадаться о глубине озера по его поверхности. Еще он узнал одного или двух любителей погулять на кладбище с собакой или просто посидеть там на скамеечке. Они не вписывались в обстановку конференц-зала.

На собрании присутствовали: представители холдинговой компании «Объединение, слияние, партнерство», человек из горпроекта и дама, возглавляющая сплинберийскую администрацию, очень похожая на миссис Либерти и оказавшаяся мисс Либерти. (Джонни стало любопытно, не правнучка ли это миссис Либерти, но уточнить не было возможности — нельзя же встать и брякнуть: «Ой, вы так похожи на покойную Сильвию Либерти… вы ей случайно не родственница?»)

Вот они чувствовали себя в родной стихии. Словно всю жизнь только и делали, что выступали с трибуны.

Джонни обнаружил, что никак не может толком сосредоточиться. Щелканье пинг-понговых шариков за стеной в изобилии расставляло точки в речах ораторов, а дребезжание дверной ручки заменяло точку с запятой.

— …лучшее. Будущее. Молодым гражданам; нашего города…

Аудитория состояла почти исключительно из людей средних лет. Они очень внимательно слушали всех выступавших.

— …уверить славных. Жителей. Сплинбери; что. Мы. В «ОС; П» очень. Высоко; ценим общественное. Мнение; и не намерены…

Слова лились потоком. Джонни ощущал, как они затопляют конференц-зал.

А потом (мысленно сказал он себе), потом, послезавтра, кладбище закроют, что бы кто ни говорил. Оно канет в прошлое вслед за галошной фабрикой. И это прошлое, пожелтевшие старые газеты, подошьют в папочки и уберут подальше, как Батальон. Если никто ничего не сделает.

Жизнь и так уже достаточно осложнилась. Пусть выскажется кто-нибудь другой.

— …нельзя считать; даже с натяжкой. Образцом. Эдвардианской погребальной культуры. С…

Слова затопляли зал и вскоре должны были заплескаться над головами собравшихся. Гладкие убаюкивающие слова. Скоро они сомкнутся над шляпами, шляпками и вязаными шапочками, и собрание превратится в сад морских анемонов.

Ребята пришли сюда, чтобы сказать свое слово, пусть и не зная толком, как его сказать.

Главное — не высовываться.

Но если не высовываться, утонешь в чужих речах.

— …полностью. Принимается во внимание; на всех стадиях процесса планирования…

Джонни поднялся: альтернативой было утонуть. Он почувствовал, как его голова пробила поверхность словесного прилива, и сделал вдох. А потом выдох. И сказал:

— Извините, пожалуйста…

«Белый лебедь» на Кейбл-стрит, давным-давно переименованный в «Гадкого утенка», — типичная английская пивная, где «однорукие бандиты», должно быть, помнят еще Шекспиpa. Здесь было тесно от посетителей и шумно от компьютерных взрывов и воплей музыкального автомата.

В закутке между игровым автоматом и стеной, стараясь растянуть удовольствие от полпинты «Гиннесса», устроилась чокнутая старушенция — миссис Тахион, в своей фетровой черной шляпе.

Чокнутыми принято считать тех, у кого либо нет ни капли здравого смысла, либо не пять чувств, а несколько больше.

Миссис Тахион была единственной, кто заметил падение температуры. Она подняла голову и улыбнулась, показав последний уцелевший зуб.

Через переполненную пивную к музыкальному автомату подплыло облачко холодного воздуха. На мгновение дохнуло морозцем. Мелодия изменилась. — «Цветут пикардийские розы»! — обрадовалась миссис Тахион. — Ага!