Там, печатая шаг, сквозь машины шел Батальон.

«Дружные сплинберийцы» маршировали по дороге — левой! левой! левой!

Ни одного старого лица. Все молодые, точь-в-точь как на фотографии.

Но и Томми Аткинс изменился. Теперь это был совсем мальчишка. Он поднялся со скамьи, вышел на автостоянку, чеканя шаг, обернулся и отдал честь Джонни и мертвецам.

Батальон поравнялся с Томми Аткинсом, и он аккуратно шагнул в брешь, специально оставленную для него в строю. Батальон развернулся на месте — кру-у-гом! — и зашагал прочь.

Кладбищенские мертвецы потянулись следом. Они вроде бы брели не спеша, но на самом деле двигались очень быстро, и в считанные секунды стоянка опустела.

— Он возвращается во Францию, — сказал Джонни. Внезапно у него стало легко на душе, хотя по щекам катились слезы.

Человек из Британского легиона — все это время он что-то говорил — умолк.

— Что? — спросил он.

— Томми Аткинс. Он возвращается.

— Откуда ты знаешь?

Джонни понял, что говорил вслух.

— Ну…

Человек из Британского легиона успокоился.

— Полагаю, тебе рассказала дама из «Уголка». Я прав? Он упомянул об этом в своем завещании. Дать носовой платок?

— Да нет. Все нормально, — сказал Джонни. — Да. Она рассказывала.

— На этой неделе мы отправляем его обратно. Он оставил нам карту-план. Надо сказать, очень точную. — Человек похлопал по второй коробке, которую ему отдали, и Джонни вдруг сообразил, что там, по-видимому, покоится все, что осталось миру от Т. Аткинса помимо медалей и пачки выцветших фотографий.

— И что вы должны будете сделать? — спросил он.

— Просто развеять пепел. После небольшой панихиды.

— Там, где… погиб Батальон?

— Именно. Он часто их вспоминал. Уж поверь.

— Сэр…

Мужчина поднял голову.

— Да?

— Меня зовут Джон Максвелл. А вас?

— Аттербери. Рональд Аттербери.

Он протянул Джонни руку. Они торжественно обменялись рукопожатием.

— Ты не внук Артура Максвелла? Он когда-то работал у меня на галошной фабрике.

— Да. Сэр…

— Да?

Джонни знал, что услышит в ответ. Чувствовал. Но чтобы ответ прозвучал, нужно задать вопрос. И он решился.

— Вы не родственник сержанта Аттербери? Он был в Батальоне.

— Я его сын.

— А…

— Я никогда его не видел. Они с мамой поженились перед тем, как он ушел на фронт. Тогда многие так делали. И не только тогда. Прошу прощения, молодой человек, но разве вам не следует сейчас быть в школе?

— Нет, — сказал Джонни.

— Правда?

— Я должен был прийти сюда. Я совершенно в этом уверен, — сказал Джонни. — Но вы правы, пойду-ка я в школу. Спасибо за разговор.

— Надеюсь, никаких важных уроков ты не пропустил.

— Историю.

— Это очень важный предмет.

— А можно, я задам еще вопрос?

— Да?

— Медали Томми Аткинса. За что он их получил?

— За участие в кампаниях. Их давали солдатам только за то, что они уцелели. Ей-богу. И за то, что побывали в зоне боевых действий. Видишь ли, он прошел всю войну. До самого конца. И даже не был ранен.

Джонни возвращался к воротам, не замечая ничего вокруг. Случилось нечто важное, и он единственный из живых был тому свидетелем и заслужил это.

Медаль за пребывание в зоне боевых действий тоже давали заслуженно. Иногда можно лишь присутствовать на месте событий, ничего больше.

У самой дороги он оглянулся. Мистер Аттербери все еще сидел на скамейке и смотрел на деревья — так, будто видел их впервые. Смотрел и смотрел, словно видел сквозь них до самой Франции. Рядом с ним на скамейке стояли две коробки.

Джонни помешкал и повернул обратно.

— Не нужно, — сказал у него за спиной мистер Порокки.

Он ждал у автобусной остановки. Можно сказать, бродил там как призрак.

— Но я хотел только…

— Да, хотел, — перебил мистер Порокки. — И что бы ты сказал? Что ты их видел? Зачем? Может быть, очами души он и сам их видел.

— А…

— Не выйдет.

— А если я…

— Лет пятьсот назад тебя за это, скорее всего, объявили бы колдуном и отправили бы на виселицу. В прошлом веке посадили бы под замок. Не знаю, что в таких случаях делают теперь.

Джонни немного успокоился. Желание бегом кинуться обратно притупилось.

— Наверное, приглашают на телевидение, — предположил он, шагая по дороге.

— Нам это ни к чему, — сказал мистер Порокки. Он шел рядом с Джонни, хотя его ноги не всегда касались земли.

— Просто если бы я сумел заставить людей увидеть…

— Возможно, — сказал мистер Порокки. — Но чтобы заставить людей увидеть, нужно много и долго трудиться… прошу прощения…

Он дернул плечом, словно хотел почесаться, и извлек из-под пиджака пару горлиц.

— Ей-богу, они там плодятся, — вздохнул он, глядя вслед улетающим птицам. — Ну, что теперь?

— Пойду в школу. Только не говорите, что это очень важно.

— И не думал.

Они подошли к воротам кладбища. Джонни отчетливо увидел большой рекламный щит на месте старой фабрики по соседству: ярко-синее нарисованное небо на фоне пыльной сероватой голубизны неба настоящего.

— Послезавтра нас начнут перевозить, — сказал мистер Порокки.

— Сочувствую. Я же говорю, жаль, что я ничего не могу сделать…

— Возможно, ты уже сделал что мог. Джонни вздохнул.

— Если я спрошу вас, что вы имеете в виду, вы ответите, что это трудно объяснить, правда?

— Наверное. Идем-ка со мной. Вдруг тебе понравится.

На кладбище не было ни души — ни живой, ни мертвой. Даже грач — или это была ворона? — улетел.

Но со стороны канала доносился шум.

Мертвецы плескались в воде. Во всяком случае, некоторые. Например, миссис Либерти. На ней был длинный купальный костюм, закрывавший ее от горла до колен, и неизменная шляпа.

Олдермен скинул мантию и цепь и сидел на бережку в одной сорочке. Помочи у него были — хоть корабль швартуй. Джонни задумался над тем, как мертвецы переодеваются и бывает ли им жарко, и решил, что это, вероятно, вопрос привычки. Если считать, что ты без рубашки, окажешься без рубашки.

Что касается купания… ныряли мертвецы совершенно бесшумно (лишь легчайшая рябь морщила воду и очень быстро исчезала) и выныривали совершенно сухими. Джонни вдруг осенило: когда призрак (мысленно он все-таки пользовался этим словом) прыгает в реку, не он намокает, а вода пропитывается призрачностью.

Впрочем, развлекались отнюдь не все. По крайней мере, не все развлекались обычным образом. Мистер Флетчер и Соломон Эйнштейн с группой товарищей сгрудились возле выброшенного кем-то телевизора.

— Что они делают? — спросил Джонни.

— Пытаются заставить его работать, — ответил мистер Порокки.

Джонни рассмеялся. Экран телевизора был разбит. В корпус не один год лили дожди. Там даже трава проросла.

— Дохлый номер…— начал он.

Что-то затрещало. В пустоте, на экране, которого не было, возникло изображение.

Мистер Флетчер выпрямился и с серьезным видом пожал руку Соломону Эйнштейну.

— Новый успешный альянс передовой теории с практикой, мистер Эйнштейн.

— Таки шаг в верную сторону, мосье Флетчер.

Джонни уставился на мерцающую картинку. Краски были изумительные. И вдруг он понял.

— Призрак телевизора?! — ахнул Джонни.

— Аи какой умный мальчик! — похвалил Соломон Эйнштейн.

— Но улучшенной конструкции, — уточнил мистер Флетчер.

Джонни заглянул в корпус телевизора. Там было полно сухих листьев и ржавых покореженных железок. Но поверх всего этого неярко мерцал жемчужный контур — призрак устройства, тихонько жужжавший без питания. Во всяком случае, на первый взгляд без питания. Ведь кто знает, куда девается электричество, когда выключают свет?

— Ух ты!

Джонни выпрямился и показал на покрытую пеной зеленую гладь канала.

— Где-то там лежит старый «форд-капри», — сказал он. — Холодец говорит, он сам видел, как какие-то люди его туда столкнули.