Говоривший поручил пленника надежной охране; ему разрешили отдать имевшиеся при нем деньги и вещи кому он пожелает. Портеус дрожащей рукой вручил их одному заключенному, сидевшему в тюрьме за долги; ему позволили сделать и другие распоряжения.

Заключенные получили возможность выйти на свободу; освобождение их не входило в планы мятежников, но явилось неизбежным следствием штурма тюрьмы. Одни присоединились к толпе с громкими криками радости, другие разбежались по темным закоулкам, возвращаясь в потайные притоны порока и преступлений, где они обычно скрывались от правосудия.

Не считая двух или трех должников, которым было ни к чему скрываться, в мрачных стенах тюрьмы остались только мужчина лет пятидесяти и молодая девушка лет восемнадцати. Эти двое продолжали сидеть в опустевшей общей камере. Один из недавних товарищей по несчастью окликнул мужчину тоном старого знакомца: — Что же ты не бежишь, Рэтклиф? Все двери открыты.

— Это я вижу, Уилли, — невозмутимо отозвался Рэтклиф. — Ну, а если я надумал уйти на покой и стать честным человеком?

— Так оставайся и дожидайся виселицы, старый дурак! — крикнул его собеседник, сбегая по лестнице.

Тем временем мятежник, переодетый женщиной, которого мы уже видели в первых рядах восставших, приблизился к молодой девушке.

— Беги, Эффи, беги! — успел он шепнуть.

Она бросила на него взор, в котором смешались изумление и ужас, укор и нежность.

— Беги же, Эффи, ради всего святого! — повторил он.

Она вновь посмотрела на него блуждающим взором, не в силах ответить. Тут послышался сильный шум, и снизу несколько раз прокричали имя Мэдж Уайлдфайр.

— Иду, иду! — крикнул человек, откликавшийся на это имя. Еще раз поспешно проговорив: — Ради Бога, ради себя, ради меня, беги или простишься с жизнью! — он выбежал из каземата.

Девушка поглядела ему вслед и, прошептав: «Если пропала честь, пусть пропадает и жизнь», — уронила голову на руки и словно окаменела, не замечая окружающего шума и суматохи.

Шум перекинулся теперь за стены Толбута. Толпа вывела свою жертву за ворота и готовилась вести ее на площадь, чтобы там предать казни. Вожак, отзывавшийся на имя Мэдж Уайлдфайр, присоединился к своим соратникам, нетерпеливо ожидавшим его.

— Хотите пятьсот фунтов? — сказал злосчастный Портеус, цепляясь за его руку. — Пятьсот фунтов — только спасите мне жизнь.

Неумолимая рука сжала его руку словно тисками.

— Пятьсот мешков золота — и те не спасут тебя! — был суровый ответ. — Вспомни Уилсона!

После некоторого молчания Уайлдфайр добавил более спокойно:

— Молись-ка лучше Богу. Эй, позвать сюда священника!

Перепуганный Батлер, которого держали у тюремных ворот все время, пока длились поиски Портеуса, был немедленно приведен и получил приказ идти рядом с осужденным и готовить его к смерти. Батлер стал умолять мятежников одуматься.

— Ведь вы не судьи и не присяжные, — сказал он. — По какому же закону, земному или небесному, вы лишите жизни человека, хотя бы он и заслуживал смерти? Ведь даже законные власти казнят преступника не иначе как по приговору судей, а вы делаете это по своему произволу! Именем милосердного Бога заклинаю вас: смилуйтесь над несчастным, не обагряйте рук ваших кровью, не совершайте того самого преступления, за которое хотите покарать его!

— Нечего нам проповедовать, тут не церковь! — ответил один из мятежников.

— Поговори еще! — закричал другой. — Живо вздернем и тебя с ним рядом!

— Спокойствие! — сказал Уайлдфайр. — Не трогайте доброго человека! Он говорит как ему велит совесть — это я уважаю.

Тут он обратился к Батлеру:

— Мы вас терпеливо слушали, сэр, теперь послушайте, что я скажу: отговаривать нас бесполезно, скорее вас послушают камни и решетки Толбута. Кровь за кровь! Мы поклялись страшными клятвами, что Портеус примет заслуженную смерть. Не тратьте же больше слов, а исповедуйте его, пока есть время.

Так как злосчастный Портеус, думая бежать через трубу, снял с себя одежду и башмаки, ему теперь разрешили облачиться в халат и туфли. В этом облачении его посадили на сплетенные руки двоих из мятежников; этот род носилок зовется в Шотландии «королевской подушкой». Батлеру велели идти рядом, возложив на него самую тягостную для всякого достойного священника обязанность, особенно тягостную в этих страшных обстоятельствах. Портеус сперва умолял о пощаде, но, видя, что его никто не слушает, покорился своей участи, призвав на помощь свою солдатскую выдержку и врожденное упрямство.

— Готовы ли вы к смерти? — спросил дрожащим голосом Батлер. — Обратите сердце ваше к тому, для кого нет времени и пространства, для кого один миг равен целой жизни, а жизнь коротка, как мгновение.

— Я знаю наперед все, что вы скажете, — угрюмо ответил Портеус. — Мое дело солдатское. Если меня убьют безо времени, пусть кровь моя и все мои грехи падут на головы убийц.

— А кто говорил, — раздался суровый голос Уайлдфайра, — кто говорил Уилсону на этом самом месте, когда он не мог помолиться, — так ты стянул ему руки кандалами, — что, мол, готовиться осталось недолго? Узнал теперь, каково это? Не хочешь исповедаться этому достойному пастору — тем хуже для тебя, а мы поступаем с тобой милосерднее, чем ты поступал с другими.

Процессия медленно, но решительно продвигалась вперед. Множество пылающих факелов освещало ей путь; вершители народного мщения не только не таились, но, казалось, напротив, выставляли свои действия напоказ. Главари восстания тесно окружали пленника, которого несли высоко над головами толпы, освещая факелом его бледное, но упрямое лицо. По обе стороны его шествовали те, кто был вооружен мечами, мушкетами и боевыми топорами, как бы образуя стражу. Из окон выглядывали обыватели, разбуженные необычным шумом. Часть зрителей выражала одобрение, большинство, однако, было настолько ошеломлено диковинным зрелищем, что могло лишь тупо созерцать его. Никто не попытался вмешаться ни словом, ни делом.

Мятежники тем временем действовали все с тем же спокойствием и достоинством. Когда с пленника свалилась туфля, шествие остановилось, туфлю нашли и надели ему на ногу. Когда проходили по Боу, кто-то предложил припасти веревку. Взломали лавку торговца канатами, выбрали подходящий для их цели кусок, а наутро хозяин обнаружил на прилавке гинею, оставленную в уплату. Словом, мятежники всячески стремились показать, что ни в чем не намерены нарушать закон и чинить какое-либо насилие, кроме как над самим Портеусом. Все с той же суровой решимостью, ведя или, вернее, неся с собой объект своего мщения, они достигли площади, где он пролил невинную кровь, а теперь должен был расплатиться за нее. Несколько мятежников, которых следовало бы скорее назвать заговорщиками, принялись освобождать заваленное камнем углубление, куда обычно вставлялся роковой столб, когда выполнял свое страшное назначение; другие искали, из чего бы соорудить временную виселицу, ибо настоящая была убрана, спрятана за крепкими запорами и доставать ее не было времени. Пользуясь этой задержкой, Батлер попытался еще раз отговорить толпу.

— Во имя Господа! — воскликнул он. — Вспомните, что вы собираетесь уничтожить образ и подобие Божие… Как ни грешен этот человек, а все же и ему Писанием обещано спасение; убивая его без покаяния, вы лишаете его вечной жизни. Не губите вместе с телом и душу; дайте ему время приготовиться к смерти.

— А много ли времени, — раздался суровый голос, — он давал тем, кого он убивал на этом самом месте? По всем законам, божеским и человеческим, он должен умереть.

— Но, друзья мои, — настаивал Батлер, отважно рискуя собственной жизнью, — кто поставил вас судьями над ним?

— Не мы его судим, — отвечал тот же голос. — Он уже осужден и приговорен законным судом. А народ восстал в праведном гневе, чтобы привести этот приговор в исполнение, раз продажные наши правители прикрывают убийцу.

— Я не убийца, — сказал несчастный Портеус, — я только прибегнул к самозащите при исполнении своих обязанностей.