Его поведение в данном вопросе, как, впрочем, и всех других шотландских членов законодательной комиссии (кроме одного или двух неблаговидных выступлений), было в высшей степени убедительным. О ставшем столь популярным ответе герцога Аргайла королеве Каролине мы уже говорили, а его выступление, направленное против билля о Портеусе, не забыто еще до сих пор. Когда лорд-канцлер Хардвин упрекнул герцога Аргайла в том, что он выступил в этом вопросе скорее как заинтересованная сторона, нежели судья, тот ответил:

— Я обращаюсь к парламенту и народу с вопросом, повинен ли я в каких-либо позорных сделках и проявлял ли когда-либо пристрастие к одной стороне? Покупал ли я голоса или выборные участки? Совершал ли бесчестные дела в своих личных целях или в интересах какой-либо партии? Проследите мою жизнь, проверьте мои действия на поле брани и в кабинете, и вы убедитесь, что не найдете ни одного пятна, марающего мою честь. Я проявил себя как патриот моей отчизны и как верноподданный моего короля. Я готов повторить все, что было мною сделано, не обращая ни малейшего внимания на улыбки или хмурые взгляды двора. Я испытал и то и другое, и проявления высочайшей милости или недовольства оставляют меня равнодушным. Я объяснил, почему я выступил против этого билля, и постарался доказать что он не соответствует межнациональному духу единства, независимости Шотландии, а следовательно, и Англии, элементарному чувству справедливости, здравому смыслу и общественным интересам обеих стран. Должен ли главный город Шотландии, столица независимого народа, резиденция многих и многих монархов, почтивших и увековечивших этот славный город своим присутствием, — должен ли такой город лишиться своих почестей и привилегий, своих ворот и стражей по вине никому не известной и безрассудной кучки бунтовщиков? И может ли уроженец Шотландии спокойно взирать на подобное беззаконие? Я ценю, милорды, свое выступление против такой незаслуженной кары и горжусь тем, что борьбу за права моей несправедливо опозоренной родины, подвергнутой незаслуженной каре, почитаю своей первейшей и почетной обязанностью.

Другие государственные деятели и ораторы выступили с такими же доводами, и из билля постепенно выпали его самые унизительные и тягостные условия; в конце концов он свелся лишь к наложению штрафа на город Эдинбург в пользу вдовы Портеуса. Таким образом, все эти ожесточенные дебаты свелись, по словам одного из современников, к обогащению старой поварихи, ибо это и была основная профессия сей доброй женщины.

Однако двор не забыл отпора, который ему оказали в этой истории, и герцог Аргайл, принимавший в ней столь видное участие, считался теперь впавшим в немилость. Нам было необходимо рассказать читателю обо всех этих обстоятельствах, потому что они имеют прямое отношение как к предшествующей, так и последующей частям нашей повести.

Герцог находился в своем кабинете, когда один из его приближенных доложил ему, что деревенская девушка из Шотландии хочет поговорить с ним.

— Деревенская девушка из Шотландии! — воскликнул герцог. — Что могло привести эту глупышку в Лондон? Наверно, возлюбленного забрали на морскую службу, или пропали деньги, вложенные в акции южных морей, или еще что-нибудь в равной степени обнадеживающее, и, разумеется, кроме Мак-Каллумора, заняться такими делами некому. Да, так называемая популярность имеет, надо сказать, и свои теневые стороны. Однако просите сюда нашу землячку, Арчибалд; это дурной тон — заставлять ее столько ждать.

Молодая женщина небольшого роста, с милым и скромным выражением неправильного, слегка веснушчатого и загорелого лица, была введена в роскошный кабинет. На ней был клетчатый плед ее страны, одетый таким образом, что часть его прикрывала голову, а часть была откинула за плечи назад. Пышные светлые волосы, просто и аккуратно причесанные, обрамляли ее круглое, добродушное лицо, принявшее от сознания своей ответственности и высокого положения герцога выражение благоговейного почтения, в котором, однако, не было ничего общего с рабским страхом или пугливой застенчивостью. Во всем остальном туалет Джини отвечал той моде, какой придерживались шотландские девушки ее круга; однако в нем замечалось то щепетильное внимание к опрятности и скромному изяществу, которое часто сочетается с душевной чистотой и является как бы ее естественной эмблемой.

Она остановилась у самого входа, низко поклонилась и, не говоря ни слова, скрестила руки на груди. Герцог Аргайл приблизился к ней; и если она с восхищением любовалась его изящной осанкой, богатой одеждой, украшенной орденами, столь заслуженно им полученными, учтивыми манерами, умным и проницательным лицом, он, со своей стороны, был не менее поражен спокойной простотой и скромностью, какой были отмечены манеры, одежда и выражение лица его смиренной соотечественницы.

— Ты хочешь поговорить со мной, славная моя девушка, или с герцогиней? — спросил герцог, обращаясь к ней на шотландском диалекте, который сразу сблизил двух соотечественников.

— Мое дело к вашей чести, ваша милость, то есть я хочу сказать — ваша светлость.

— А какое же это дело, милая? — спросил герцог тем же мягким и ободряющим голосом.

Джини посмотрела на приближенного.

— Оставьте нас, Арчибалд, — сказал герцог, — и подождите в приемной.

Слуга удалился.

— А теперь присядь, — продолжал герцог, — переведи дыхание, соберись с силами и расскажи мне, в чем дело. Судя по твоей одежде, ты только что прибыла из нашей бедной, старой Шотландии. Ты и по лондонским улицам шла в этом клетчатом пледе?

— Нет, сэр, — ответила Джини. — Моя родственница, очень приличная женщина, привезла меня сюда в наемной карете, — прибавила она, осмелев по мере того, как звук собственного голоса помогал ей осваиваться с присутствием такого важного лица. — Ваша светлость знает ее, это миссис Гласс, табачница из «Чертополоха».

— О, моя почтенная владелица табачной лавки, — я всегда люблю перекинуться словечком с миссис Гласс, когда покупаю у нее выдержанный шотландский табак. Итак, в чем заключается твое дело, моя милая? Ты ведь знаешь: время и прилив никого не ждут.

— Ваша честь… Извините, ваша милость… То есть я хотела сказать

— ваша светлость… — Следует заметить, что необходимость правильно титуловать герцога была внушена Джини ее другом, миссис Гласс. В глазах последней это имело такую важность, что когда Джини вышла из кареты, она озабоченно крикнула ей вслед: «Так не забудь же — „ваша светлость“! — и Джини, которая за всю жизнь едва ли беседовала с более важными персонами, чем лэрд Дамбидайкс, теперь с трудом справлялась с этими ухищрениями этикета.

Герцог, понимавший ее затруднение, сказал с присущей ему любезностью:

— Не обращай внимания на «мою милость» и «светлость», дитя мое; изложи мне в простых словах твое дело и докажи, что язык у тебя подвешен не хуже, чем у любого шотландца.

— Сэр, я вам очень обязана! Сэр, я сестра той несчастной осужденной, Эффи Динс, которая приговорена в Эдинбурге к казни.

— Ах, — сказал герцог, — я слышал об этой печальной истории; дело идет, кажется, о детоубийстве, которое рассматривалось в свете специального парламентского закона. Дункан Форбс упоминал на днях об этом деле за обедом.

— И я пришла сюда с севера, сэр, чтобы постараться добиться для нее отмены приговора, или помилования, или чего-то в этом роде.

— Увы, моя бедняжка! — воскликнул герцог. — Ты проделала весь этот длинный и тяжелый путь напрасно: твоя сестра приговорена к казни.

— Но мне говорили, что есть закон, по которому ее можно помиловать, если только этого пожелает король.

— Конечно, есть такой закон, — ответил герцог, — но он всецело в руках короля. Подобное преступление стало носить слишком распространенный характер, и шотландские законоведы считают, что пора принять меры в назидание другим. Кроме того, последние беспорядки в Шотландии вызвали в правительстве предубеждение против всего народа в целом, и здесь считают, что его можно обуздать лишь самыми суровыми и крайними мерами. Какие доводы, кроме твоей нежной сестринской любви, можешь ты противопоставить этим соображениям? В чем твои доказательства? Есть ли у тебя друзья при дворе?