Ее ничуть не смущало, что ее подруг, дочерей учителя Янке, давно уже не было в их родном гнезде (может быть, так было и лучше!). К самому же Янке, который рассматривал не только Шведскую Померанию, но и Кессинскую область как часть Скандинавии и задавал ей по этому поводу множество вопросов, она относилась теперь гораздо теплее, чем прежде.

– Да, Янке, у нас там был пароход. И я вам, кажется, не то рассказывала, не то писала, что я чуть-чуть не поехала в Висби. Подумать только, чуть-чуть не поехала. Забавно, но о многом в моей жизни можно сказать: «чуть-чуть не...»

– Жаль, жаль, – ответил ей Янке.

– В самом деле, жаль. Но на острове Рюген я все же побывала. Вам было бы, наверное, очень интересно увидеть Аркону. Там, говорят, сохранились следы огромного военного лагеря вендов. Я, правда, там не была, но зато я побывала на озере Герты, где плавает столько белых и желтых кувшинок. Я все время вспоминала там вашу Герту.

– Герту... да... Но ведь вы хотели рассказать об озере Герты...

– Ах, да... Представьте себе, прямо у озера лежат два огромных жертвенных камня, они кажутся отполированными, и на них видны еще следы желобков, по которым стекала кровь. Бр... с этих пор у меня появилось даже отвращение к вендам.

– Простите, сударыня, но это были не венды. Жертвенные камни лежали там много столетий раньше, еще до рождества Христова; они принадлежали древним германцам, от которых мы все и происходим...

Эффи рассмеялась.

– Само собой разумеется, от которых мы все и происходим, во всяком случае все Янке, а, может быть, и Бристы.

И она забыла о Рюгене и озере Герты и стала спрашивать его о внуках, о том, кого он больше любит – детей Берты или Герты.

Да, Эффи хорошо относилась к Янке. Но, несмотря на его любовное отношение к озеру Герты, Скандинавии и Висби, он был уж очень незанимательный человек, и беседа с пастором Нимейером казалась молодой одинокой женщине куда интереснее. Осенью, когда можно было еще совершать прогулки, они часто гуляли в парке. Но с приходом зимы встречи на несколько месяцев прекратились. В пасторский дом она не ходила, – госпожа Нимейер и прежде была неприятной особой, а теперь ее высокомерие и вовсе стало непомерным, хотя, по мнению прихода, ее собственная репутация была не совсем безупречна.

Так, к огорчению Эффи, прошла вся зима. Но в начале апреля, когда появилась первая зелень и дорожки просохли, прогулки возобновились.

Однажды, когда они вместе гуляли, вдали закуковала кукушка, и Эффи принялась было считать, но вдруг, взяв Нимейера за руку, она сказала ему:

– Слышите? Кукушка. Я почему-то не хочу больше считать. Друг мой, скажите, что вы думаете о жизни?

– Ах, дорогая Эффи, какой философский вопрос. Ты лучше обратись с ним к ученым профессорам или объяви конкурс на каком-нибудь факультете. Что я думаю о жизни? И хорошо и плохо. Иногда очень хорошо, иногда очень плохо.

– Вот правильно! Это мне нравится. Больше ничего и не нужно.

В это время они подошли к качелям в саду. Легко, как в те дни, когда она была совсем молоденькой девушкой, Эффи вскочила на перекладину, взялась за веревки и, то приседая, то выпрямляясь, ловко принялась раскачивать качели. И не успел старый пастор прийти в себя от изумления, как она уже взлетала высоко в воздух и стремительно падала вниз. Держась одной рукой за веревку, она другой сорвала с шеи шелковый платочек и, счастливая, принялась шаловливо махать им. Потом замедлила движение качелей, остановилась, спрыгнула и снова взяла Нимейера под руку.

– Эффи, ты все еще такая, как прежде.

– Нет, не такая, к великому моему сожалению. Все прошло навсегда. Только мне вдруг захотелось попробовать еще раз. Ах, как там хорошо, сколько воздуха!

.Казалось, я лечу прямо на небо... Друг мой, скажите мне правду, – вы должны это знать, – попаду я когда-нибудь на небо?

Нимейер взял ее личико в свои старческие руки, поцеловал в лоб и сказал:

– Ну, конечно же, Эффи.

Эффи проводила в парке целые дни – дома ей не хватало воздуха. Старый доктор Визике из Фризака ничего не имел против этого, предоставляя Эффи слишком много свободы гулять, сколько ей вздумается. И в один из холодных майских дней Эффи схватила простуду. У нее поднялась температура, снова начался кашель. Доктор, навещавший ее раньше через каждые два дня, стал приходить ежедневно. Но он не знал, чем и помочь – лекарств от кашля и бессонницы, о которых молила Эффи, он не мог прописать из-за высокой температуры.

– Доктор, – сказал старый Брист, – что же получается? Вы знаете ее с пеленок, вы принимали ее. Мне это так не нравится: она заметно худеет, а когда она вдруг вопрошающе посмотрит на меня, в ее глазах появляется блеск, а на щеках выступают красные пятна. Что же будет? Как вы думаете? Неужели она умирает?

Визике медленно покачал головой.

– Я бы не сказал этого, господин фон Брист. Правда, мне не нравится, что у нее все время держится температура. Но мы постараемся сбить ее. А потом придется подумать о Швейцарии или Ментоне. Ей необходим свежий воздух, новые впечатления, которые заставили бы забыть все, что было.

– Ах, Лета, Лета!

– Да, Лета, – улыбнулся Визике. – Жаль, что древние шведы, греки оставили нам только название, а не сам источник...

– Или хотя бы рецепт изготовления, а воду теперь можно сделать какую угодно. Черт возьми! Вот бы, Визике, было дело, если бы мы здесь построили санаторий «Фризак – источник забвения». А пока что придется попробовать Ривьеру. Ментона, пожалуй, та же Ривьера? Цены на хлеб сейчас, правда, снова упали, но раз нужно, так нужно. Пойду поговорю об этом с женой.

Он так и сделал, и тут же получил согласие супруги, у которой в последнее время, – видимо, из-за того, что. они вели уж слишкомуединенную жизнь, – снова появилось желание съездить на юг. Но Эффи об этом и слышать не хотела.

– Как вы добры ко мне! Я, конечно, достаточно эгоистична и, вероятно, согласилась бы принять от вас эту жертву, если бы считала, что поездка принесет мне пользу. Но я чувствую, что она мне будет только во вред.

– Это ты себе внушаешь, Эффи.

– Нет, не внушаю. Я стала такой раздражительной, все сердит меня. Нет, не у вас, вы балуете меня и устраняете все неприятное. Но во время поездки этого сделать будет нельзя, тогда не так-то легко избежать неприятных вещей, начиная с проводников и кончая официантами. Меня бросает в жар, когда я вспоминаю их самодовольные лица. Нет, нет, не увозите меня отсюда. Мне хорошо только здесь, в Гоген-Креммене, Наши гелиотропы внизу на площадке вокруг солнечных часов милее любой Ментоны.

И им пришлось отказаться от этого плана. Даже Визике, возлагавший большие надежды на поездку в Италию, сказал:

– Это не каприз, с этим приходится считаться. У такого рода больных вырабатывается особое чувство – они с удивительной точностью знают, что им хорошо и что плохо. И то, что госпожа Эффи сказала о проводниках и официантах, не лишено справедливости. Нет такого воздуха в мире, как бы целителен он ни был, который компенсировал бы неудобства жизни в гостиницах, раз уж они раздражают. Придется остаться в Гоген-Креммене. И если это не самый лучший выход из положения, то уж, во всяком случае, и не худший.

Его слова подтвердились. Эффи почувствовала себя лучше, немного прибавила в весе (в отношении веса старый Брист был просто фанатиком), стала гораздо спокойнее. Но дышать ей было еще тяжелее. Поэтому она подолгу бывала на воздухе, даже если дул западный ветер и небо покрывалось тучами. В такие дни Эффи уходила в поле или на пойму, но не дальше чем за полверсты от дома; устав, она садилась на слеги и, задумавшись, смотрела на желтые лютики и – красные островки конского щавеля, по которым иногда волной проносился ветер.

– Мне не нравится, что ты бродишь одна, – сказала как-то госпожа фон Брист. – Из наших жителей, конечно, никто не тронет, но мало ли кто заходит сюда.