На Париж опустилась ночь, а Пило все лежал, забившись в угол около ворот. Вдруг пес оживился, вскочил, стал с интересом принюхиваться и оглядываться, энергично завилял хвостом. Неужели Пипо почуял издалека своего хозяина? Почему он так разволновался? Чему обрадовался?

Нам не очень хотелось в этом признаваться, но правду не скроешь: шевалье де Пардальян был тут ни при чем, Пипо почуял собачью особь противоположного пола.

Итак, Пипо вскочил, глаза его заблестели, в них появилось вопросительное выражение. Вскоре он заметил четыре тени, остановившиеся как раз напротив ворот дворца Монморанси. Две тени из этих четырех принадлежали людям, а две — собакам.

Пипо подошел поближе, и псы недовольно зарычали.

— Тихо, Плутон! Молчать, Прозерпина! — отрывистым шепотом приказал один из двух мужчин.

Плутон и Прозерпина, видимо, отлично выдрессированные, тотчас же замолчали. Эти два огромных сторожевых пса, с жесткой шерстью, с налитыми кровью глазами и мощными клыками, были одной породы, но Плутон — черный, а Прозерпина — белая.

Двое ночных прохожих провели около дворца Монморанси почти час; они осторожно следили за дворцом, пытаясь, видимо, угадать, что происходило внутри.

— Видите, монсеньер, — сказал наконец один из них, — атаковать можно прямо с этой стороны.

— Пожалуй, ты прав, Ортес, — ответил второй. — Кликни собак и пошли отсюда.

Человек, которого назвали Ортесом, тихонько свистнул, и по этому знаку Плутон, Прозерпина и Пипо последовали за ним. Представьте себе, и Пипо тоже!

Ибо, пока ночные гости наблюдали за дворцом, Пипо успел подойти к Прозерпине и сказать ей на собачьем языке комплимент. Он поприветствовал ее со всей учтивостью, на что она ответила, любезно завиляв хвостом. Тут Пипо без промедления приступил к признанию в любви, то есть начал вертеться вокруг дамы, усердно принюхиваясь.

Однако Плутон, законный супруг дамы, грозно заворчал, демонстрируя устрашающие клыки. Пипо бросил на супруга быстрый взгляд, ощетинился и тоже показал внушительные зубы, надежное оружие для защиты и нападения. Оба противника зарычали, казалось, схватка была неминуема. Прозерпина удобно улеглась и приготовилась выступить судьей в этом поединке.

Вдруг Пипо попятился назад, схватил в зубы куриную кость, из тех, что принес заботливый повар, и услужливо поднес ее, кому бы вы думали… Прозерпине? Вовсе нет! Плутону…

Плутон был свиреп, но глуп, он принял подношение и с жадностью сожрал его. Пипо тут же поднес еще одну кость, которую Плутон мгновенно проглотил. После чего он удивленно и благодарно взглянул на Пипо, завилял хвостом в знак примирения и улегся рядом с Прозерпиной.

Пипо понял, что завоевал дружеское расположение огромного пса, тотчас же подскочил к Прозерпине и безнаказанно начал расточать ей любезности. Когда же Ортес окликнул собак, Пипо, естественно, увязался за Плутоном и Прозерпиной.

Итак, ради любви он забыл о дружбе, забыл о своей скорби, забыл об исчезновении хозяина. Пипо пошел бы за Прозерпиной на край света, тем более что та благосклонно отнеслась к его ухаживаниям. Плутон же, похоже, решил, что ради друга, который так щедро одаривает куриными костями, стоит пойти на незначительные жертвы.

Вся компания добралась до большого дома на улице Фоссе-Монмартр. Отворилась тяжелая дверь, и Пипо проскользнул в дом между Плутоном и Прозерпиной. Дверь за ними захлопнулась…

Пипо оказался в гостях у Анри де Монморанси, маршала де Данвиля, и у Ортеса, виконта д'Аспремона!

Оставим на время Пипо, увлеченного любовными похождениями; расстанемся и с Като, хозяйкой кабачка «Два говорящих мертвеца», она сейчас, вместе с Руссоттой и Пакеттой увлечена некими таинственными приготовлениями; покинем и обоих Пардальянов, заточенных в тюрьму Тампль и ожидающих страшного часа допроса. Отправимся же, читатель, в Лувр.

С понедельника, 18 августа, празднества следовали одно за другим. Гугеноты сияли. Екатерина Медичи была со всеми необыкновенно любезна. Один Карл IX, как обычно настороженный, омрачал всегдашней меланхолией всеобщее веселье.

В пятницу, 22 августа, рано утром, адмирал Колиньи вышел из своего дворца на улице Бетизи и направился в Лувр. Его, как всегда, сопровождали пять-шесть дворян-гугенотов. Адмирал нес в руках бумаги. Это был окончательный план военной кампании в Нидерландах, которой должен был командовать Колиньи. Король собирался рассмотреть и утвердить этот план.

Когда Колиньи пришел в покои короля, Карл IX только что встал, но апартаменты уже заполнила толпа придворных. Король сегодня утром был в хорошем настроении. Он увидел Колиньи, подошел к нему, сердечно обнял и воскликнул:

— Друг мой! Мне сегодня приснилось, что вы нанесли мне удар…

— Я, сир?!

— Вы, именно вы!

Гугеноты встревожились, а придворные-католики начали посмеиваться. И те и другие чувствовали, что Карл задумал какую-то злую шутку — король любил так поразвлечься. Но тут монарх расхохотался и продолжил:

— Вы нанесли мне удар, наголову разбив меня во время игры в мяч. А ведь я — лучший игрок Франции!

— Не только Франции, но и Наварры, — заметил с любезной улыбкой Генрих Наваррский. — Всем известно, что моему кузену Карлу нет равных в игре в мяч!

Карл IX жестом поблагодарил Беарнца и сказал:

— Адмирал, я жажду отыграться. Идемте!

— Сир, — возразил Колиньи, — Ваше Величество знает, что я в жизни не держал мяча в руках.

— А я так хотел сразиться с вами…

— Сир, — обратился к королю Телиньи, — если Ваше Величество позволит, я бы сыграл за адмирала. Тем более, будучи его зятем, я имею право назвать господина адмирала отцом и ответить на ваш вызов.

— Право, господин де Телиньи, вы очень любезны. Адмирал, о серьезных вещах поговорим вечером. Вижу у вас под мышкой эту устрашающую папку и чувствую, что вы хотите заставить меня работать. Но пока извините меня, друг мой.

И король, насвистывая охотничью песенку, спустился в зал для игры в мяч. Придворные последовали за ним. Все разделились на две команды, и Карл великолепным ударом начал игру.

С Колиньи остались несколько дворян и старый адмирал Ла Гард, которого фамильярно называли адмирал Полен.

Колиньи поручил ему заниматься флотом, так как французы намеревались атаковать герцога Альбу и с суши, и с моря, и Ла Гард великолепно справился с поставленной перед ним задачей. Корабли были готовы.

Видимо, Ла Гард почувствовал, что в воздухе пахнет предательством, а может, он кое-что прослышал о планах Екатерины. Все может быть… Но бесстрашный вояка оставался еще и умудренным опытом придворным — он предпочел держать свои догадки при себе.

Ла Гард и Колиньи беседовали около двух часов. Они придвинули кресло к окну и разложили на нем военные карты. В конце концов оба устроились перед креслом на коленях, чтобы лучше рассмотреть планы военных действий. Они так углубились в документы, что не заметили, как из покоев короля вышла Екатерина Медичи, пересекла зал и скрылась в галерее, мрачная и холодная, в черных одеждах, словно призрак.

Через галерею Екатерина прошла в свою молельню. Там ее ждал человек. Это был Моревер, он поклонился и сказал:

— Я жду вашего последнего приказа, мадам!

Екатерина взглянула через галерею в зал, увидела Колиньи, который складывал бумаги и продолжал беседу с Ла Гардом.

Повернувшись к Мореверу, Екатерина коротко приказала:

— Действуйте!

Моревер поклонился снова, но он еще не все сказал королеве… Он помнил, как советовал ему действовать герцог Гиз: ранить Колиньи, но не убивать его. Мореверу не хотелось терять милостивое расположение герцога, но и королеву он ослушаться не мог. Он не стал лгать, утверждать, что стрелять будет якобы его друг, он прямо спросил:

— А если я промахнусь, мадам?

— В таком случае, — спокойно ответила королева, — вам же хуже — придется начать сначала.

— Если я вас правильно понял, — настаивал наемный убийца, — даже если я не убью завтра адмирала, те два пленника, что сидят в тюрьме Тампль, будут отданы мне…