На небольшом базарчике во дворе, за церковью Сен-Мерри, торговки и хозяйки мирно беседовали. Они удивлялись лишь беспрестанному звону колоколов. А в ста шагах от Сены, недалеко от Бастилии, старики играли в шары или грелись на солнышке…

Но вне подобных немногочисленных оазисов весь город являл собой картину великого бедствия: горели сотни домов, тысячи трупов устилали улицы.

Вот что увидели Пардальяны в этот день, в воскресенье, в праздник Святого Варфоломея.

Отец и сын упорно пытались прорваться напрямик ко дворцу Монморанси. Но им приходилось то отступать к городским стенам, то возвращаться, то сворачивать. Они не могли сопротивляться мощному циклону, который взбаламутил все людское море…

Сколько времени они уже шли? Куда их занесло? Этого ни отец, ни сын не знали. Они стояли, уцепившись за какую-то коновязь под навесом, к которой их прижал неудержимый людской поток. В десяти шагах справа грабили чей-то особняк. Перед домом свалили вытащенную мебель, столы, стулья. Кто-то поджег все это, и запылал костер.

Из дома появился человек, таща за собой труп.

— Да здравствует Пезу! — вопила толпа вокруг костра.

Труп принадлежал герцогу де Ла Рошфуко, а выволок тело действительно Пезу. Шевалье де Пардальян сразу узнал его, несмотря на стелющийся дым. Пезу шагал, засучив рукава, походкой разъяренного тигра. И приспешники, окружившие вождя, также напоминали тигров; глаза их пылали, губы кривились в усмешке. Тигры… кругом одни тигры…

— Сороковой! Молодец, Пезу! — заорал кто-то.

Пезу улыбнулся и подтащил труп к костру. У несчастного Ла Рошфуко было перерезано горло, и кровь струилась из широкой раны.

Пезу и его банда окружали разгоревшийся костер. Пезу взобрался на стол и поднял тело, собираясь закинуть его на вершину костра. Но вдруг он передумал, подхватил труп, и хищное выражение появилось на лице его. Словно в бредовом кошмаре, Пардальяны увидели, как Пезу приник ртом к открытой ране… Затем размахнулся и швырнул тело в костер. Потом он слез со стола, вытер окровавленный рот и прорычал:

— Так пить хотелось!

Толпа воплем приветствовала бандитов Пезу, а те уже мчались по улице, выискивая очередную жертву, и наконец исчезли за поворотом. Последним удалился Пезу, приговаривая:

— Сорок первый! Мне теперь нужен сорок первый! До наступления вечера я уничтожу не меньше сотни…

— Пойдем! Скорей пойдем отсюда! — сказал Пардальян-старший, побледнев от отвращения. Он изо всех сил вцепился в плечо сына, чтобы не дать шевалье кинуться на Пезу.

Они сориентировались и вновь попытались выбраться ко дворцу Монморанси. Отчасти им это удалось, по крайней мере, они вышли к Сене, но тут их подхватил другой поток. Они оказались в самой гуще толпы и схватились за руки, чтобы не потерять друг друга. Их занесло в начало улицы Сен-Дени, во двор какого-то красивого особняка. Из дома доносились стоны умирающих, а толпа во дворе била в ладоши и горланила:

— Молодец Крюсе! Браво Крюсе! Ату! Бей Ла Форса! Действительно, особняк принадлежал старому гугеноту Ла Форсу. Убийцы там не задержались. В три минуты они разделались со всеми: и с прислугой, и с хозяевами. Крики и стоны смолкли…

Толпа жаждала новых жертв, и зеваки потянулись за подручными Крюсе в другие гугенотские дома… двор опустел.

— Бежим отсюда! — сказал старик.

— Зайдем! — возразил сын.

Они поднялись по широкой лестнице и оказались в большом, наполовину разграбленном зале. В середине были свалены кучей пять трупов, один на другой. Два человека спокойно и обстоятельно взламывали шкафы. Это были Крюсе и один из его подручных. Опустошив ящики и набив карманы, грабители бросились к трупам. У старого Ла Форса на шее висела драгоценная цепь. Убийцы склонились над жертвами: Крюсе сорвал цепь, а его компаньон отсек женщине уши, чтобы завладеть бриллиантовыми серьгами.

— А теперь пошли! — сказал Крюсе.

Но грабители даже не успели выпрямиться и рухнули оба одновременно, упав на трупы лицом вниз. Шевалье ударом кулака в висок уложил Крюсе, а старый Пардальян проломил другому череп рукояткой пистолета. Оба бандита даже не вскрикнули, а лишь забились в агонии. Через минуту все было кончено.

Пардальяны спустились на улицу и опять двинулись в путь. Они бежали, держась поближе к стенам домов, стараясь обходить пожары и не натыкаться на банды убийц.

Опять они сбились с пути и потеряли счет времени. Солнце уже стояло высоко и спокойно сияло сквозь дымную завесу. А колокола Парижа все били и били.

На одном из перекрестков Пардальяны остановились. Шагах в двадцати появилась жуткая процессия, двигавшаяся им навстречу. Человек пятьдесят разъяренных хищников шагали плечом к плечу; за ними следовала огромная толпа, кое-как вооруженная дубинами, ржавыми шпагами, окровавленными пиками. У тех пятидесяти, что шествовали впереди, были только кинжалы, широкие кинжалы с окровавленными клинками. На шляпе у каждого был нашит белый крест. Пехотинцев эскортировали человек пятнадцать на лошадях. А впереди этой процессии гордо выступали три человека, вооруженные пиками. Каждую пику венчала человеческая голова…

— Да здравствует Кервье! Да здравствует Кервье! — ревели фанатики.

Процессию вел Кервье, владелец книжной лавки Кервье! Он потрясал пикой, на которой болталась бледная голова. И Пардальяны узнали голову несчастного. Оба с содроганием прошептали:

— Рамус!

Шевалье на миг закрыл глаза…

Действительно, на пику была надета голова бедного безобидного старого ученого.

Открыв глаза, Жан почувствовал, что не может оторвать их от мертвой головы. Наконец взгляд его перешел на человека, шествовавшего с пикой, — на Кервье. Парализовавшее шевалье чувство ужаса и жалости перешло в яростный гнев, от которого у него даже губы побелели.

Кервье заметил исполненный ненависти взгляд, обращенный к нему, и прочел в этих глазах глубокое презрение. Он что-то пробормотал и, видимо, хотел указать своим подручным на Пардальяна, но не успел. Внезапно Кервье рухнул на мостовую и покатился.

— Проклятье! — крикнул он, дернулся и затих: пуля, выпущенная из пистолета, угодила Кервье прямо в лоб. Стрелял, конечно, шевалье де Пардальян.

Получилось так, что в давке Жана грубо толкнул здоровый парень с нашитым белым крестом. Этот вояка размахивал в воздухе заряженным пистолетом. Шевалье ударом кулака остановил парня, выхватил у него оружие и выстрелил.

Тотчас же толпа обрушилась на Пардальянов; загремели выстрелы из аркебуз; раздались угрозы и проклятия. Пять сотен бешеных псов всей сворой накинулись на двух еретиков. Отец с сыном, отступая, протиснулись в узкий проход между домами. За ними, обогнав других преследователей, попытался прорваться огромного роста всадник в ливрее с гербами маршала де Данвиля. Всадник направил коня в проход и выставил вперед шпагу.

— Спасены! — вдруг закричал Пардальян-старший. Шевалье еще ничего не понял, а его отец одним прыжком бросился к коню, голова и шея которого показались в проходе, вырвал у всадника поводья и втащил огромного жеребца в узкую щель между домами. Лошадь заметалась, закрыв крупом весь проход. Позади нее бесилась толпа, с воплями и проклятиями; перепуганный конь пытался встать на дыбы; а растерявшийся всадник в ливрее дома Данвиля тщетно старался послать лошадь назад. Потом, видимо, до смерти перепугавшись, парень сам сполз назад и съехал с крупа лошади. Но ускользнуть он не успел, потому что конь взбрыкнул и ударом задней ноги вышвырнул незадачливого всадника вон.

Шевалье опутал ремнем передние ноги жеребца, а Пардальян-старший уже собирался свалить лошадь ударом кинжала в грудь, чтобы мертвое животное надежней преградило дорогу… Как вдруг Жан остановился и удивленно произнес:

— Да это же Галаор!

Старый солдат всмотрелся и тоже узнал жеребца:

— Конечно, Галаор!

И оба радостно расхохотались. Передние ноги у Галаора были спутаны, но он еще отчаянней брыкался задними; бока его касались стен, и жеребец стоял в проходе живым непреодолимым препятствием. Оба Пардальяна бросились к выходу из щели между домами. Их поддерживала уверенность, что Галаора не так-то просто будет обойти. Беглецы имели в своем распоряжении несколько минут. Но, перед тем как убежать, шевалье обнял морду лошади и прошептал: