Руджьери схватил канат и попытался раскачать его. Дюжина потревоженных сов взлетела с колокольни и принялась кружить вокруг.

Ледяной пот градом катился по лицу астролога.

— Пришел час! — продолжал Руджьери. — Пришел час воззвать к духам… Пусть гремит погребальный звон по графу де Марильяку… я сам отпою отходную!

Астролог выпрямился и с жутким смехом взялся за канат большого колокола, колокола, которым обычно били в набат.

— Нет! Нет!.. Не будет этот звон по моему сыну погребальным! Клянусь Богом, Девой Марией и всеми святыми! Звони, звони, бронзовая махина, взывай к жизни, я добьюсь перевоплощения моего сына!

С этими безумными словами Руджьери всем телом повис на канате набатного колокола. Через секунду тяжеленная Гизарда покачнулась, пошла в сторону, заскрипела… Язык ударил в колокол, и, словно стон, проплыл в напряженной тишине звон первого удара…

С той стороны Лувра, что выходила в сторону церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, была распахнута балконная дверь. Просторный зал за балконом был погружен в темноту. В проеме двери, не осмеливаясь выйти на балкон, стояли две тени и ждали в напряженной тревоге, вглядываясь в темноту этой роковой ночи. Екатерина Медичи, вся в черном, держала за руку своего любимого сына Генриха Анжуйского. Смертельная бледность покрывала их лица. Герцог Анжуйский мелко дрожал. Глаза матери и сына были устремлены на колокольню церкви.

Королеву снедало болезненное нервное возбуждение, подобное чувствует человек, ожидающий взрыва, когда запал уже подожжен. Екатерина даже дышала с трудом…

Внезапно первый удар глубоким, ревущим звоном бронзы вырвался из зева колокола. Герцог Анжуйский судорожно вырвал руку из руки матери и попятился… он пятился, пока не наткнулся на кресло и не упал без сил, заткнув уши.

Екатерина же, словно толкаемая невидимыми силами, распрямилась со зловещим вздохом. Она выскочила на балкон, склонилась над перилами, вцепившись в мрамор пальцами, словно черный, похоронный архангел Смерти.

А колокол, огромный набатный колокол Сен-Жермен-Л'Озеруа, стонал, вопил, завывал, рычал голосом безумца… И странные, неслыханные звуки прорезали тьму…

Рядом с Сен-Жермен-Л'Озеруа забил еще один колокол, потом еще и еще… Все колокола Парижа забили в набат, обрушив на город чудовищный шквал взбесившихся колокольных голосов.

Внизу, на улицах, замелькали тени: люди бежали, толкались, кричали, посылали проклятья. Молниями сверкали шпаги. Факелы, сотни факелов, тысячи факелов залили светом улицы. Красным сиянием осветился Париж, словно запылали огни ада, принесенные из преисподней в царство земное…

А за спиной Екатерины, в Лувре, раздался пистолетный выстрел, потом еще один и еще… Началось избиение гугенотов, началось великое человеческое жертвоприношение…

Карл IX находился у себя в спальне. Он не раздевался. Король сидел в широком кресле и казался еще меньше, еще болезненней и тщедушней, чем обычно. У его ног тревожным сном дремали две любимые борзые, Несс и Эвриал.

При первом ударе колокола медленная дрожь прошла по телу короля. А набат Сен-Жермен-Л'Озеруа ревел и рычал, будто дикий зверь, мечущийся в запертой клетке. Борзые вскочили и завыли от страха и ярости. Карл окликнул собак: они запрыгнули на кресло и прижались к хозяину. Король обхватил руками изящные длинные морды, обняв псов: ему так хотелось почувствовать что-то живое и дружеское.

Все колокола Парижа набатом ответили на яростный звон Руджьери. Король медленно поднялся, встал, потом бросился на постель, закрыв голову подушкой. Но звон нельзя было заглушить: дрожали стекла, колебался свет ламп, содрогалась мебель…

Тогда Карл решил бороться: он встал, поднял голову и произнес глухое проклятье. Внезапно рот его скривился, он закричал пронзительно и громко, в унисон с колоколами. Борзые протяжно завыли.

— Замолчите, адские колокола! Хватит! Хватит! — надрывался король. — Пусть они замолчат! Не хочу! Не хочу! Не убивайте!..

Куда бежать? Трагический, зловещий, безмерный вопль прокатился, эхом отдаваясь в звоне колоколов. Нет! Они не замолчат! Еще четыре дня колокольный звон будет тревожить Париж.

Карл кинулся к окну, сорвал штору, распахнул раму. Он выглянул наружу и отступил, стуча зубами.

Уже светало, занималось воскресное утро. Но по улицам метались люди с факелами. Одни с криками ужаса пытались убежать, другие, залитые кровью, преследовали их.

Бросив взгляд на этот кровавый спектакль, Карл попятился…

— Что я наделал? — лепетал король. — Что я наговорил? Неужели все это творится по моему приказу?.. Нет, не хочу ни видеть, ни слышать… Бежать, но куда?

Куда бежать? Карл открыл дверь, проскользнул, словно привидение, по коридору, вышел на галерею. И тут волосы его поднялись дыбом. Пять или шесть трупов валялись на полу: одни лицом вниз, сжавшись и скрючившись; другие — на спине, крестом раскинув руки. В углу молодой человек отбивался от дюжины католиков. Король узнал Клермона де Пиль. В центре галереи две женщины на коленях простирали руки к своим убийцам. Еще миг — и обе упали, получив удары кинжала в грудь. В галерее стон заглушал колокольный звон. И король отступил, не осмелился пройти через галерею, прошептав:

— Это все я! Я убил несчастных женщин! Я зарезал мужчин! Пощады, пощады прошу! Куда бежать?!

Карл убежал подальше от страшной галереи, хотел спуститься по лестнице… Но там, на площадке, свалили дюжину трупов с закатившимися глазами и застывшими конечностями. Король вернулся наверх, стал искать другой коридор. То тут, то там слышались выстрелы из аркебуз и пистолетов.

Трупы в каждом коридоре! Горький дым стелился по Лувру. Через коридор пронеслась дюжина залитых кровью безумцев. Они преследовали умирающего с криками: «Ату его! Ату! Держи гугенота!..» Несчастный споткнулся, упал, и через мгновение все тело человека превратилось в сплошную кровавую рану. А взбесившиеся демоны рванулись в другой конец коридора, где промелькнули двое полуодетых гугенотов, искавших спасения… Коридор опустел. Карл осторожно шагнул вперед, подошел к истерзанному телу только что убитого человека. Карл узнал барона де Пон, накануне выигравшего у короля партию в мяч… Труп лежал поперек коридора, и Карлу пришлось рывком перепрыгнуть через него. Но, сделав еще шаг, король в ужасе застыл: обеими ногами он попал в кровавую лужу.

— Господи! Крики умирающих звучат у меня в мозгу! — простонал король. — Пусть громче бьют колокола! Пусть гремят выстрелы! Не хочу, не хочу слышать крики! Помогите! Бежать! Бежать! Но куда…

Карл бросился по коридорам, перешагивая через полураздетые трупы мужчин и обнаженные тела женщин; трупы, трупы, трупы вокруг рты, искривленные в последнем проклятии; глаза, в которых отразился последний ужас или безмерное удивление.

Куда бежать? Пощады, пощады! Эти слова в сопровождении стонов умирающих без конца звенели в голове Карла. Весь, весь Лувр был затянут дымом, залит кровью, полон стенаний. Повсюду стреляли… Куда бежать?

Король бил себя кулаками по голове. Он знал, знал всех этих людей… Карл уже не обращал внимания на кровавые лужи, задевал ногами трупы. Обхватив голову руками, король метался по Лувру, вверх и вниз по лестницам, обезумевший, растерянный, дрожа и завывая:

— Куда же? Куда бежать? Крики, крики в голове… Не надо… не хочу! Перестаньте!

Карл наткнулся на окно, вцепился в раму. Видимо, ужас удесятерил его силы: ему удалось выломать раму. Окно было на первом этаже, и король высунулся, пытаясь вдохнуть воздуха. Но и тут его настигли крики:

— Пощадите, пощадите! Сир, мы же ваши гости! Сир, мы ведь ваши друзья!

Человек двадцать безоружных гугенотских дворян протягивали к нему руки. Их загнала в угол двора сотня разъяренных хищников с аркебузами. Карл наклонился и снова услышал:

— Сир! Сир! Ваше Величество!

И тогда жуткий, зловещий смех, вселявший ужас в каждого, кому приходилось его слышать, раздался во дворе. Карл хохотал, запрокинув голову, вцепившись руками в подоконник; хохотал, не в силах остановиться.