Когда Эрагон проснулся, то Брома в комнате уже не было. На стене углём было нацарапано: «Эрагон, меня не будет допоздна. Деньги на еду под матрасом. Обследуй город и постарайся не скучать, но только не привлекай к себе внимания!

P. S. Не подходи близко к дворцу. Всегда держи лук наготове!»

Эрагон старательно вытер стену, вытащил из-под матраса деньги и закинул за плечи лук, хотя ему совсем не хотелось бродить по городу с оружием.

Он заходил в каждую лавчонку, которая казалась ему сколько-нибудь привлекательной. Но ни одна из них не была столь восхитительно таинственной, как лавка травницы Анжелы из Тирма. Порой он с ненавистью поглядывал на тёмные стены домов, застилавшие свет, и мечтал оказаться как можно дальше от этого отвратительного, какого-то удушливого города. Ему захотелось есть, и он купил сыру и хлеба и, присев на сруб какого-то колодца, услышал, как неподалёку аукционер громко выкрикивает названия каких-то товаров и цены. Заинтересовавшись, он пошёл на его голос и вскоре оказался на просторной площади, со всех сторон окружённой домами. С десяток человек стояли на довольно высоком помосте, а перед ними рассыпалась пёстрая толпа богато одетых людей. А где же сами товары? — удивился Эрагон.

Аукционер умолк и махнул рукой какому-то молодому парню, стоявшему в отдалении. Парень неуклюже вскарабкался на помост, на ногах и руках у него звенели цени.

— А вот и наш номер первый, — провозгласил аукционер. — Крепкий мужчина из пустыни Хадарак пойман всего месяц назад. В очень хорошем состоянии, здоров как бык! Вы только посмотрите, какие у него мощные плечи и ноги! Его отлично можно использовать в качестве оруженосца, а если подобную деликатную миссию вы ему не доверите, он подойдёт и для любой тяжёлой работы. Но, пожалуй, использовать такой отличный материал на тяжёлой работе жалко. Он ведь ещё и далеко не дурак, особенно если его научить хорошим манерам и учтивой речи!

В толпе засмеялись, а Эрагон даже зубами от злости заскрипел. Губы его уже шевельнулись, чтобы произнести то слово, благодаря которому этот раб будет мгновенно освобождён. Правая рука его, все ещё закованная в лубок, сама собой начала подниматься, слабо засветилось пятно на ладони. Он уже готов был выпустить свою магическую силу на волю, но тут его осенило: ведь этому рабу некуда бежать! Его поймают, прежде чем он доберётся до городской стены. И он, Эрагон, сделает ему только хуже, если попытается помочь. Он опустил руку и шёпотом выругался. Нет, сперва нужно подумать, а уж потом действовать. Иначе влипнешь в такую же беду, как тогда с ургалами.

Он беспомощно смотрел, как молодого раба продают какому-то высокому мужчине с ястребиным носом. Следующей была девочка лет шести, которую силой оторвали от плачущей матери и выставили на торги. Эрагон резко повернулся и пошёл прочь, хотя ноги его не слушались, а в голове шумело от сдерживаемого гнева и бессильной ярости.

Не скоро стих плач несчастной женщины. «Господи, — мрачно думал Эрагон, — хоть бы какой-нибудь воришка попробовал у меня кошелёк срезать — было бы кому в морду дать!» В полном отчаянии он стукнул кулаком по стене дома так, что до крови ободрал костяшки пальцев.

«Вот как раз работорговле-то я бы в первую очередь положил конец, если бы перешёл на сторону варденов и стал сражаться с Империей, — размышлял он. — Вместе с Сапфирой мы могли бы освободить всех этих рабов! Ведь я кое-что могу, и грех было бы не использовать эти возможности во благо других людей. А иначе зачем вообще Всадником становиться?»

Он даже постоял некоторое время, настолько увлекли его эти мысли, а когда решил идти дальше, вдруг с удивлением обнаружил, что стоит прямо перед храмом. Его странные, какие-то неровные шпили были украшены статуями и резьбой. Горгульи скалили зубы, притаившись за коньками крыш. По стенам ползли какие-то фантастические твари, а по верхнему выступающему краю высокого фундамента маршировали мраморные герои древности и короли Алагейзии. Ребристые арки, высокие окна с пятнистыми древними стёклами и множество колонн различной высоты и толщины украшали боковые нефы. А надо всем этим возвышалась одинокая сторожевая башня.

В густой тени арок и колонн виднелась дверь, обитая по периметру серебряной полосой, покрытой замысловатой чеканкой, в которой Эрагон узнал древнюю письменность. Изо всех сил напрягая память, он с огромным трудом разобрал написанные на двери слова: «И да поймёшь ты, сюда вошедший, что не вечен ты в этом мире, и да отринешь ты привязанность свою к тем, кто более всего тебе дорог».

Храм прямо-таки источал некую неясную угрозу, и по спине у Эрагона пробежал холодок. Храм был похож на затаившегося хищника, ждущего следующей жертвы.

Широкая лестница вела к главному входу в храм, и Эрагон, медленно поднявшись по ней, остановился на пороге. Он не был уверен, что ему можно войти в это святилище. Но любопытство пересилило, и он, отчего-то чувствуя себя немного виноватым, толкнул дверь, и она легко отворилась, даже не скрипнув хорошо смазанными петлями. Эрагон шагнул внутрь.

В храме царила мёртвая тишина, точно в забытой гробнице. Воздух был сухим и очень холодным. Голые стены куполом сходились высоко над головой, и Эрагон почувствовал себя совсем крошечным, не больше муравья. Пятнистые стекла оказались витражами, на них были изображены сцены, символизирующие гнев, ненависть и раскаяние. Лучи света, проникая сквозь наиболее светлые участки витражей, выхватывали из полумрака тяжёлые гранитные плиты стен и мощные колонны, все остальное тонуло в густой тени. Даже руки Эрагона в этом освещении казались темно-синими.

Между окнами-витражами стояли статуи с застывшими, лишёнными зрачков глазами. Эрагон, глядя в эти суровые каменные лица, медленно шёл вдоль центрального ряда статуй, боясь нарушить царившую в храме тишину и стараясь по возможности бесшумно ступать своими старыми кожаными башмаками по отполированным временем каменным плитам пола.

Алтарь представлял собой огромную каменную плиту, лишённую каких бы то ни было украшений. На ней лежал один-единственный тонкий лучик света, и в этом золотистом луче плясали крошечные пылинки. За алтарём виднелись трубы древнего духового органа, уходившие куда-то к куполообразному потолку и открывавшиеся навстречу ветру. Этот инструмент способен был играть, только когда над Драс-Леоной свирепствовала буря.

Из уважения к чужой вере Эрагон опустился перед алтарём на колени и почтительно склонил голову. Он не молился, а просто отдавал честь этому величественному храму множеству человеческих жизней с их радостями и невзгодами, свидетелями которых были его стены, и прихотливому искусству резчиков, украсивших древние камни. «Да, — думал он, — это место запретное». В его леденящем безжизненном прикосновении он чувствовал длань вечности и тех таинственных сил, которым храм служил убежищем.

Поднявшись, Эрагон спокойно и торжественно прошептал несколько слов древнего языка, которым научил его Бром, повернулся, чтобы уйти, и… замер на месте. Сердце в груди бешено забилось.

В дверях храма стояли раззаки и не мигая смотрели на него. Мечи опущены, острые лезвия клинков отливают на свету кроваво-красным. Один из раззаков, поменьше ростом, угрожающее шипел, второй молчал. Но оба застыли, как статуи.

Эрагона вдруг охватила страшная злость. Он столько месяцев гнался за этими убийцами, что даже боль от совершённого ими преступления успела как-то притупиться в его душе, но сейчас он мог наконец осуществить свою давнюю мечту о мести, и гнев его прорвался, точно вулкан, уже и без того разбуженный зрелищем невольничьего рынка и горестными мольбами рабов. Издав какой-то дикий вопль, громоподобным эхом прозвучавший в храме, он сорвал с плеча лук, мгновенно вложил в него стрелу и выстрелил. И сразу же выстрелил ещё дважды.

Раззаки с шипением и нечеловеческим проворством шарахнулись в разные стороны, прячась от стрел за колонны. Их чёрные плащи взвились, точно крылья воронов. Эрагон потянулся за следующей стрелой, но его вдруг остановила мысль о том, что если раззаки узнали, где найти его, то и Бром наверняка в опасности! Его необходимо предупредить! И тут, к ужасу Эрагона, в храм ввалилась целая рота воинов, перекрыв вход.