Проснулась я, когда за шторами уже вовсю синел зимний рассвет.

Ночь показалась длиною в один короткий вздох. Тело ныло, отзывалось жалобой на каждое, самое слабое, движение, но ощущения не достигали той остроты, которая не оставляет надежды на нормальную подвижность даже после правильно проведенной разминки.

В ногах на кровати сидел Дмитрий, укрытый чем-то невообразимым, и бесцеремонно меня разглядывал.

— С добрым утром, спасительница! Как спалось? — поздоровался хрипловатым баском, едва я открыла глаза пошире.

«Спасительница? — ответила ему про себя. — А убийца не хочешь?» — и вслух:

— Тебе не кажется, что вламываться в спальню к даме без разрешения не совсем красиво, даже если провел ночь с ней под одной крышей?

Он ответил мне без тени смущения:

— Вот уж не думал, что ты придерживаешься старых взглядов на это дело.

Между ним вчерашним и теперешним была такая огромная разница, что я невольно рассмеялась, села в постели и порадовалась ему, как могла.

— Ожил, воробышек, орлом стал? Он смотрел на меня бычком бестолковым.

— А вчера едва лапками двигал!

Крепкий мужик! Хорошо восстанавливается. Ванна, еда, несколько часов спокойного сна — и хоть в спальню к даме!

— Да ты что подумала-то! — начал он было деликатное отступление, но я перебила:

— Ничего особенного. А подумала, что ты разбудил меня, чтобы, скажем, стрельнуть сигаретку.

Еще раз улыбнулась ему, слегка растерявшемуся от такого поворота дела, и прикрикнула по-доброму:

— Держи свою сигарету и пошел вон, орел!

— Да не курю я! — буркнул он, выкатываясь за дверь.

— Если не трудно, поставь чайник, пожалуйста! — попросила вслед.

Несколько разминочных упражнений, проделанных наспех на ковре возле кровати, и массаж основных мышц позволили по-новому почувствовать тело. Акробатикой сегодня заняться мне не судьба, но в походке ничего странного окружающими замечено не будет.

Дмитрий чем-то гремел и хлопал на кухне. Хозяйничал.

После омовения я почувствовала себя вполне сносно и, накинув пестрый длинный халат, вышла к нему свежая и красивая.

Он приветствовал меня взмахом ножа. Стол был сервирован и загружен доброй половиной холодильных запасов умело и не без изящества.

— Гаргантюа! — возмутилась я.

— Клеопатра! — Он закинул на плечо угол пледа на манер римской тоги. — Прошу вас, все готово!

— Тоже мне, Цезарь! — фыркнула я.

— Пришлось совершить несанкционированный набег на закрома, — начал извиняться он, — как-то не хотелось беспокоить по мелочам.

— Ладно, ладно! — извинила его. — Мне нравится твоя бесцеремонность.

— Обещаю держать ее в рамках приличий.

«Не думаю, что мне долго придется быть свидетельницей твоих рамок, — подумала я. — Одежду привезу и заставлю честь знать, к чертовой бабушке!»

Он налил мне кофе по своей мерке, а она у него была ковбойская, — целую кружку благородного крепкого напитка, и предложил устрашающих размеров бутерброд со всякой всячиной. Я отказалась от бутерброда, и он, урча, запустил в него зубы сам. Надо мужику покушать после суток волнений и поста. Не знаю, как насчет поста, но волнения его вчерашним днем не окончились, это я могу гарантировать.

— Какие наши планы? — осведомился он немного погодя.

— Ешь! — кивнула. — Ваши планы не тема для обсуждения за столом.

— Почему?

— Аппетит потеряешь. Он перестал жевать:

— Все так серьезно?

— Нет, с тобой играют в веселые игры! Извини.

Я впервые за сегодня почувствовала раздражение и, чтобы в самом деле не испортить ему аппетита, убралась с кухни.

У многих мозги отключаются при пережевывании пищи. Это здоровый признак, способствующий пищеварению.

Пока он ел, я оделась и привела себя в полный порядок — хоть сейчас за дверь. Позвонила Кирьянову и приняла укор за то, что не сделала этого вчера. Володя, оказывается, названивал мне весь вечер, и, когда он прямо поинтересовался, где меня черти носили, пришлось неуклюже отшучиваться. Когда Володя перешел к делу, меня уже слегка лихорадило от нетерпения, а записная книжка была открыта на чистой странице. Он диктовал мне имена и цифры, повторяя каждую дважды, я, прижав щекой к плечу трубку, быстро и старательно записывала их, дважды обводя для верности. Это было важно! Номера счетов каждого из Филипповых, включая Аркадия, в одном из чебоксарских банков и дата поступления, общая для всех троих. Когда я поспала телефонный поцелуй и положила трубку, оказалось, что Дмитрий стоит за спиной и, развесив уши, делает вид, что через стекло изучает содержимое книжного шкафа. Не знаю, что ему удалось разобрать из неплотно прижатой к уху трубки и что он из этого понял. Хотя не все ли мне равно!

Меня захлестнуло второй волной раздражения, и, убрав в карман книжку с драгоценными сейчас для меня цифрами, я осведомилась:

— Шпионил за хозяевами, гость дорогой?

Он состроил гримасу удивления, но, заметив недобрых бесенят в моих глазах, переключился на шутку:

— Интересуемся! Случайно расслышал — о Чебоксарах говорили, подумал — чего это? Соизволите рассказать?

И изогнулся в угодливом полупоклоне.

— Соизволю, — ответила, — в свое время, а сейчас пока рано.

— А чему сейчас время?

— Исправлению глупостей.

Он насмешливо хмыкнул, и тут меня прорвало. Не люблю в людях избытка самоуверенности.

— Тебе не кажется, — заговорила не судящим ничего хорошего голосом, — что утопление в мазуте — смерть, достойная такого оригинала, как ты?

Он подергал головой и плечами, изобразил отвращение,

— И что к этому времени она, возможно, уже состоялась бы, впечатления не производит?

Подействовало.

— Ты что, Татьяна, с цепи срываешься? — проговорил уже нормально.

— Задаю третий вопрос, на который рассчитываю получить ответ: в чем причина того, что ты так основательно влип в передрягу?

— Обстоятельства оказались сильнее, — ответил, усаживаясь в кресло, в котором провел ночь.

— Обстоятельства созданы твоими действиями. Поговорил бы ты позавчера на даче с Геной Слипко, бывшим работником Аркадия, по душам, извернулся бы, объяснил бы ему кое-какие вещи, глядишь, и не пришлось смерти ждать с носками во рту!