Функция языка как опоры мышления представляется настолько важной, что возникает вопрос, заслуживает ли названия «мышление» духовная деятельность, протекающая вне рамкок языка. Связь языка и мышления обсуждается в следующей главе.

Значение языка для познания следует из того, что познание должно быть формулируемым и сообщаемым; ибо только тогда оно может быть понято и проверено. Соотношение познания и действительности не может быть, следовательно, непосредственным; уже при получении, но в прежде всего при формулировке познания начинает играть свою роль язык как «медиум» и более или менее влияет на связь между познанием и действительностьью.

Это влияние может быть — как познавательного аппарата в целом (см. стр. 43) перспективным, селективным и конструктивным (конститутивным). Можно причислить язык просто к познавательному аппарату и предшествующие рассуждения понимать в широком смысле. Поэтому возможно также основные теоретико-познавательные мысли, изложенные в В, D и F, формулировать без эксплицитного отнесения к языку. В теоретико-познавательной схеме на стр. 120, влияние субъекта на познание (жирная стрелка) соопределяется через структуру языка.

Но теперь язык играет самостоятельную роль и должен быть понят в этом аспекте. Он располагается в определённой степени между миром и познанием; поэтому говорят о "языковом между-мире" (Weisgerber) или по меньшей мере об "опосредующем характере языка" (Gipper). В схеметическом разложении связи между реальным миром и познанием, можно поэтому исследовать соотношение языка и действительности, с одной сторонны (a), и языка и познания или языка и мышления, с другой стороны (b, c).

a) По поводу соотношения языка и действительности имеются различные позиции, экстремальные точки которых в теории познания соответствуют наивному реализму и трансцедентальному идеализму. Наивная позиция, которую ниже характеризует Штегмюллер, принимает ральный мир как данный и структурированный, причём язык, согласно этой позиции, играет только пассивную и дескриптивную роль.

Реальность обуловливает инвентарь любого языка, который состоит частично из фактов, частично из возможных, но не реализованных ситуаций. Этот мир образует исследовательский предмет эмпирических наук. Если в этих науках выдвигаются утверждения, которые корреспонидируют с фактами, то утверждения являются истинными. Напротив, если формулируются предложения, которые соответствуют просто возможным, но не действительным ситуациям, то эти предложения являются ложными. Соответственно, предложения, не соответствующие возможным ситуациям, являются логически ложными…

Если мы представим идеал универсальной науки, которая, во-первых, обладала бы абсолютно точным языком и, во-вторых, утверждала бы все и только истинные предложения, то отнтологическим коррелятом этой универсальной науки был бы мир как совокупность фактов.

(Stegmuller,1970,15)

Если здесь структура реальности обусловливает язык и однозначно определяет, что истинно и что ложно, в трансцедентальном лингвиализме, напротив, язык определяет структуру мира. Для него вообще в мире познано может быть лишь только то, что может быть сформулировано в языке. Язык здесь не отображает мир, а вообще лишь и образует его, делает его возможным.

(Для трансцедентального лингвиализма) форма опыта «субъективна» в трансцедентальномм смысле, причём метафизический субъект есть тот «субъект», который употребляет и понимает язык и который должен отличаться от эмпирического субъекта…

(Stenius,1969, 288)

Обе обозначенные экстремальные позиции едва ли сегодня защищаются. Истина, представляется (см. стр 131), находится посередине. С одной стороны, наши понятия определяются структурами реального мира:

Факт, что имеется реальное структурное членение мира, неоспорим. Обезьяны являются обезьянами, слоны — слонами, и, в противоположность классификационному своеобразию рода, переходные явления отступают на задний план. Классификационные признаки, например, пятипальцевость земноводных, рептилий, птиц и млекопитающих, не человеческие конструкции, а объекты присущие природе. И животным известны такие классы, они узнают по ним друзей, врагов и добычу.

(Sachsse, 1967, 67f)

Определённые классификации мы находим также фактически. Здесь можно говорить о естественных понятиях

С другой стороны, язык значительно влияет на способ нашего видения и описания мира, (хотя и не определяет его полностью). Фактически, любой язык соответствует особой организации того, что дано в опыте (Martinet, 1968, 20). При этом совершенно не нужно обращаться к известным «непереводимым» выражениям в определённых языках, таким как английское gentelman, немецкое gemutlich, русское ничево, французское chic.

Мы можем рассматривать различие между текущей или стоячей водой как естественное. Однако, кто не замечал долю произвольности различения внутри этих обеих категорий в океане, море, озере, пруду, ручье и т. д…?

(Martinet, 1968, 19)

В цветовом спектре, немец, как почти все западные народы, различает фиолетовое, голубое, зелёное, жёлтое, оранжевое… В бретонском и валисском применяется одно единственное слово, glas, для обозначения той части спектра, которая соответствует примерно зоне голубой-зелёный в немецком. Зачастую, в том, что мы называем зелёным, находят две части, одна покрывает то, что мы обычно относим к голубому, другая в значительной степени соответствует нашему жёлтому. Некоторые языки довольствуются двумя основными цветами, которые, в общем, соответствуют двум частям спектра.

(Martinet,1968,20)

В этом смысле, имеются также искусственные понятия, такие, как принципы расчленения сознательно воспринимаемого и исследуемого мира. Их значение необходимо подчеркнуть особо.

Одна часть понятия нам дана, за другую мы сами несём ответственность. Человек создаёт поле напряжения между данными и созданными понятиями.

(Sachsse,1967, 69)

b) Очень близко к трансцедентально-лингвистической позиции стоит гипотеза Сепира-Уорфа, о которй упомянуто на стр.24:

Люди, которые используют языки с очень разными грамматиками, вследствие этих грамматик приходят к типически различным наблюдениям и оценкам внешне сходных наблюдений. Поэтому, как наблюдатели, они не эквивалентны друг другу, а приходят к различным взгядам на мир.

(Whorf, 1963, 20)

Гипотеза Сепира-Уорфа, по аналогии с физическим принципом относительности, может быть названа лингвистическим принципом относительности. В соответствии с ним, каждый язык содержит определлённый взгляд на мир, который не только влияет на наблюдения говорящего, но определяет его познавательные возможности вообще, например, структуру его науки(101).

Такие идеи иногда в более мягкой форме обсуждались уже до Сепира и Уорфа, например Николаем Кузанским, Ф.Бэконом, Локком, Вико, Гаманом и Гердером. Однако, лишь В. фон Гумбольдт окончательно сформулировал миро-образующие мысли и ввёл их в языкознание. В этом аспекте он был мало замечен, пока Вайсгербер его воспринял вновь и развил в учение о фомировании мира посредством языка (Gipper, 1972, 5).

Гипотеза Сепира-Уорфа, правда, не так радикальна как трансцедентально-лингвистическая позиция; языковое мирообразование прежде всего опредляется не трансцедентальными, а культурными факторами. Такую зависимость — если она имеется — кажется можно преодолеть через изучение иностранных языков и прийти к "интер-лингвистической" картине мира, которая была бы независимой от культуры.

Принцип лингвистической относительности мог бы, однако, быть опровергнутым, по меньшей мере для языка индейцев Хопи, при изучении которого он открыл этот принци и хотел обосновать. Эту задачу убедительно решил Хельмут Гиппер, проявив большое терпение. Уорф был, по-видимому, введён в заблуждение своими ожиданиями, рассматривать соотношения как слишком контрастные. Просто неверно, что Хопи не имеют понятия времени. Даже между индоевропейскими языками, которые Уорф обобщил как Standart Average European (SAE), имеются значительные различия. Уорф представляет язык Хопи более редким и необычным, а состояние индоевропейских языков более единым, чем это есть на самом деле. (Gipper, 1972, 12).