В самом деле, куда он уйдет?

А мне надо поесть как следует. И решить, что делать дальше. Отдаваться силе, несущей меня? Проверить ее? И продумать, как взять этот урок жизни и внести его в кладовую Аргусов? Так.

Началась эта ночь, предельно тяжелая.

— Бросьте-ка все это, — советовал мне Штохл. — Пока не поздно. Я плохого вам не желаю, вы мне даже интересны. Подумайте — планету переделываю. Ерундят они там, в Совете, а вы у них на веревочке, и мне мешаете, и время теряете. А оно, заметьте, не возвращается… Идите сначала вверх.

Комната Глена ничего мне не дала. Там был склад вещей погибших колонистов. Аккуратно устроено — полки, гнездышки, таблички:

— всего десять человек. Одни колонисты умерли от болезней, другие убиты медузами. Но вещи их остались — долгоживущие вещи.

Вот ружье Глена, вот одежда, пахнущая плесенью. Ага, бритвенные принадлежности — первая, увиденная мной в жизни, опасная бритва с широким лезвием. Из всего найденного это наиболее личная вещь Глена, выкопанная им в семейных вещевых залежах. Синие отсветы лезвия рисовали мне его.

Этот человек (по словам Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий комбинезон на работе. А если выходил в джунгли, то одевал легкий скафандр.

Он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно в биологическую цивилизацию, должен был верить в нее.

С неисчерпаемым добродушием толстого человека Глен мог терпеть неудобства Люцифера. Но его мясистая мудрость уперлась в четкую сухость Штохла. Правоту Глена могло подтвердить время.

Правота Штохла?… Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня или прилипнуть к свисающей с дерева ловушке манты. Или убегать от медузы, прыскающей ядом. А то вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.

Правота Штохла — это чистый воздух, душ, вечерний покой. Сразу! Глен же говорил о смене поколений.

Итак, Глен и Штохл, порыв сердца и расчет.

Я хожу и беру вещи. И один за другим передо мной (во мне? в мозгу?) строятся ушедшие люди.

Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство — его имя.

Селиверстов, веселый, со странно широкими челюстями.

Подходит сам Глен, огромнейшая и смешная фигура. Что в его взгляде? Отчуждение смерти? Видение будущего Люцифера?

Прыгают с нумерованных полок и подходят другие люди, вертится между ними золотистый спаниель (его ошейник повешен на маленький гвоздик).

Он суетится обрубленным хвостиком. Милый призрак, он тычется носом в ладони других призраков.

Толпа густеет, я слышу их голоса. Они шелестят: «Спроси нас, спроси, ты узнаешь все».

Но я не могу спросить их. Я сжимаю свое лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и выступы его. Но вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки — они во мне, они во мне…

— Друзья, — тихо шепчу. — Мы покараем Зло, я обещаю.

Я вернулся в свою комнату и сел в кресло. Успокоился. Итак, мысль Штохла экранирована. Но других-то я вижу.

Не напрягаясь, совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами, ловлю мозговые волны людей, шорохи и трески их слов, ослабленные скальной породой.

Итак, колонисты… Я использую Ники. Он похож на здешних многоножек, та же модель. Я повелел ему идти к колонистам смотреть и слушать…

Итак, начну с основы этого дела.

Всесовет получил два сообщения. Первое (от Штохла) — Глен умер, заразившись болотной лихорадкой, похоронен с положенными его рангу почестями.

Сообщение номер два (самодельный передатчик, прицельная волна) — Глен подло убит.

Вопрос: чем объяснить дальнейшее молчание передатчика? Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном человеке.

Эти мне виргусяне!.. Они в подземельях своей планеты все или обожатели зверей, или машин, только их. А уж характеры! Итак, Глен и Штохл?

Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой, и считываю данные: «Томашек Дж. Глен: планета Виргус — хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер. Член таких и таких-то ученых обществ». (Список работ.)

Вот карточка Штохла.

Перечисление изобретений — огромнейший список.

И вдруг Зло, вдруг преступление. Что это? Взрыв души Штохла, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?… Жесткими правилами жизни покинутой планеты?…

И вдруг мне стало одиноко — Тим еще далеко. Тогда позвал Голоса. Они пришли сразу, будто стояли и ждали за моей спиной. Сколько уверенности принесли мне они.

— Так, мальчик, так, — твердили они. — Действуй, но не спеши.

— Дело интересное. Бери Знание, Знание, все крохи его, — напоминал другой. Стихли. Переводят дыхание. И снова:

— Я, Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела. У тебя Мелоун. Ты не забыл его?

— Предлагаю внимательно рассмотреть семь сторон этого вопроса. Не спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.

— Точнее уясни себе Закон.

— Я Аргус-11, пытался с молодым задором переделать людей и сломал их волю. Береги человека!

— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…

— Я, Аргус-7, столкнулся с случаем, когда преступник за простым нарушением скрывал преступление более опасное, вызванное тоской по Земле. Понимаешь, он привез гены земных животных…

— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…

С ними я решил так: Закон, в конце концов, требует лишь нормального поведения. Норма, конечно, меняется. Одно дело жить в городишках, другое — здесь, на диких планетах. Но меняется норма только в одну сторону — требует большего.

А теперь мне нужны дневники Глена. Они, как я вижу, хранятся у Дж. Гласса, эскулапа и биохимика.

Я перешел через мостик (текла подземная черная речка, в ней булькали какие-то белые и плоские). Щелчком сбил в воду железную финтифлюшку, приклеенную к перилам. Прошел к колонистам.

Их коридор огромен. Он тает в голубом свете, дышит теплым сухим воздухом. И двери, много цветных дверей.

У входа в него я наткнулся на Ники. Тот брел мне навстречу. Он сгорбился, опустил усы антенн: вид предельно унылый.

— Спасибо за поручение, — задребезжал он. — Поручил слежку честному роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив, на седьмом…

— Что ты узнал?

— Ничего.

— Как они здесь?

— Никак! — огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали.

С ним начинаем обход. Первая дверь — красная, в бегающих квадратиках. Они то рассыпаются, то строятся в большой ромб.

Я постучал — дверь отступила передо мной, показала комнату. Вокруг стола сидели жирные парни — играли в карты. Увидев меня, они почему-то скинули их на пол.

Я вошел. Здесь царила роскошь. Стены мерцают. Парящее электрическое одеяло (о таком мечтает чудило Тим). Пузырчатые кресла. Статуэтки из тех, что оживают от кнопки и творят черт знает что. Ковры толстые, рыхлые, словно лесные мхи.

На столе — грибы в блюде. Фиолетовые, те, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а я вижу в них алкалоид типа мескалин. Вот оно как!).

Игроков четверо. Комбинезоны с отливом металла. Вид типичных колонистов, свирепо хватающихся за работу: тяжелые подбородки, взгляды, бицепсы. Но толсты…

Вообще, такой отличной коллекции волевых подбородков, какие были собраны здесь, я прежде не видывал.