Она встала перед клеенкой, и, не поднимая на меня глаз, принялась стягивать изорванный свитер. При этом движении она охнула, и, скривив лицо, схватилась за бок. Я подскочил к ней.
— Давай помогу…
Свитер снимали долго. Пришлось в итоге взять нож и просто срезать его, словно чешую — чтобы не заставлять Нату принимать позу, в которой она начинала сжимать губы от боли. Под свитером оказалась белая блузка, вернее, бывшая когда-то белой… и больше ничего. Я расстегнул пуговички и машинально потянул за рукава. Ткань буквально рассыпалась в моих руках, открыв худющее, изможденное тело подростка, но, тем не менее, с совсем не по детски развитой грудью. Я вздохнул — все воспринималось отстраненно, словно передо мной не женщина, а я давно перестал быть мужчиной. Главное было в том, что это человек… И я теперь не один. Она, не делая попытки прикрыться, молча ждала, что я стану делать дальше. Я, закусив губу, принялся развязывать шнурок на ее штанах. Ткань потеряла цвет и стала неимоверно грязной, вся в жирных пятнах и подпалинах. Но, под снятыми штанами, открылись такие точеные ножки, что у меня перехватило дыхание. Кроме черных плавочек, на ней больше ничего не оставалось. Тело Наты, несмотря на возраст, казалось, принадлежало вовсе не девочке — подростку, а, скорее, маленькой, но полностью оформившейся женщине. А она продолжала хранить молчание — только слегка участившееся дыхание выдавало ее волнение…
— Дальше… Ты сама… — я вдруг осип и попытался повернуться, чтобы ее покинуть.
— Какая разница… — она устало обернулась, и, видя, что я отступил, глухо добавила: — Останься. Я все равно не смогу сама вымыться. У меня все болит, — она увидела, как я старательно отворачиваюсь, и тихо произнесла: — Пожалуйста… Помоги мне.
Я, вконец растерявшись, опустил глаза… И, неожиданно для себя самого, потянул белье вниз. Может, она имела в виду совсем не то, но я понял именно так… Плавки скользнули по ногам и упали на пол. Ната вздрогнула, но промолчала, слегка прикрыв глаза. Я на несколько мгновений застыл как изваяние — не каждый день приходиться видеть полностью оголенных девушек. Тем более, раздевать их самому… На теле Наты во множестве виднелись следы от ушибов, порезов — примерно такие, как и у меня в первые дни. И, более свежие, полученные, уже по дороге сюда. Непроизвольно коснулся одного из порезов — она продолжала стоять недвижимо, предоставив мне полную свободу действий. Ната одной ладошкой прикрыла лицо, вторую опустила вниз, пытаясь скрыть треугольник темных завитков… Я, вконец смутившись, смотрел на ее впалый живот, точеные линии бедер, небольшие, но очень красивые груди… Пауза становилась тягостной для обоих. Именно сейчас я подумал о ней, как о женщине, всем своим естеством ощущая красоту и совершенство этих линий. Я сглотнул, и, зачерпнув в кружку согревшуюся воду, глухо буркнул:
— Голову сначала…
Она, придерживая одной рукой бок, покорно кивнула. Я осторожно подвел ее к бочке — воду следовало беречь. Дважды наносил ей шампунь на волосы, сливал пену водой, тер шею и руки, как-то не решаясь, спустится ниже.
— Ты протрешь мне кожу…
Я опомнился и поднял на нее глаза. То, что я увидел, повергло меня в некоторый шок. Имея тело женщины — не ребенка! — и взгляд взрослого человека, у нее все же оставалось лицо совсем юной девушки… И, хоть я и знал, с кем имею дело — но только сейчас окончательно убедился, насколько не сочеталось выражение этих глаз с почти детскими губами… Ната сразу поняла мое замешательство, и сама ответила на мой невысказанный вопрос:
— Нет, я не обманываю тебя. Мне четырнадцать… четырнадцать с половиной. Я ведь тебе говорила. Ты забыл?
— Да… — я что-то прошептал в ответ.
— Почему?
— Не знаю… У тебя… Ты разговариваешь, как взрослая. Ведешь себя тоже. Не как ребенок. Да и выглядишь…
— Маленькой женщиной? Многие так думали… Ты сможешь дальше? У меня все болит — самой трудно. Но, если ты против…
— Попробую… — только и нашелся я, что повторить ее же фразу. Встал за ее спиной и самым неестественным образом старался смотреть куда-то вдаль, в глубину подвала. Ладони ощущали тепло ее обнаженного тела… Для мужчины, столь долгое время лишенного женского общества, это было невыносимо…
— Теперь, встань внутрь. В бочку… Я помогу.
Она молча кивнула. Я подхватил ее на руки — маленькая грудь девушки оказалась прямо перед моими глазами. Едва устояв на ногах — не от веса! — я очень осторожно опустил ее на ноги. И спину, и грудь девушки мыл с той же тщательностью, что и голову. Потом сразу перешел к ногам и делал тоже самое, растирая ее жестким свернутым куском поролона до самых бедер. Мне хотелось делать это бесконечно… Я поднял голову — Ната стояла, чуть покачиваясь, с закрытыми глазами.
— Ната… — я тихо произнес ее имя.
— Да…
— Дальше… Конечно, если нужно — то я… Пойми, я мужчина, все-таки. Это… Ты сможешь сама?
Она согласно кивнула и красноречиво указала мне глазами. Я ушел, оставив ее за ширмой. Сложно говорить, какие испытывал чувства. Здесь была девушка… Юная и невинная. И, это заставляло думать о ней, и, как о женщине, и, как о подростке. Приходилось выбирать самому пока не ясный тип поведения. Кроме того, она, хоть и ребенок, а видела уже столько, сколько не пожелаешь иному взрослому… Меня даже не поразило, как естественно Ната попросила меня ей помочь, словно я был самым близким ей человеком, вроде отца. Хотя, в ее возрасте, вряд ли отцы моют дочерей… Впрочем, мы оба оказались в ступоре от встречи, от тяжелого и страшного похода, от схватки с нелюдем, от жуткого подъема. От разгрома моей — а теперь и не только моей! — берлоги. Все являлось нормальным, словно и должно таким быть…
— Дар. Вытащи меня…
Я подхватил девушку и бережно поставил на мокрый пол — плескаясь, Ната залила все возле бочки.
— Одевай… — я изменил решение одеть ее в халат и подал одну из своих, самостоятельно сшитых рубах. — На сегодняшнюю ночь это твоя пижама, она же ночнушка. Другой нет, извини. Потом… Сама сошьешь. В подвале уже не так холодно, да и сядем возле очага. Так что, не замерзнешь. Накидывай…
Она вышла из-за ширмы, путаясь в полах рубахи, как в халате, безуспешно пытаясь их запахнуть.
— Вот постель, — указал я Нате, после того, как накормил ее, быстро приготовив густой мясной бульон из консервов. — Не слишком мягко, там, под мешками и одеялами, доски. Зато, не на улице и не на земле. И не дует. Ты ложись и засыпай. И… — я перевел дух, повторив в который раз, — не бойся. Меня не бойся. Не знаю, что ты там имела в виду, когда так шарахалась от моего оклика — но, честное слово, я того не заслуживаю. Я очень устал, а уже поздно. Завтра, что-нибудь, сооружу, будешь спать отдельно. А сегодня просто не могу. Ладно?
— Я не боюсь…
— Ну и хорошо. Я пойду, тоже смою с себя всю грязь странствий. Ну, все вроде…
— Поэт… Иди. — Ната второй за вечер улыбнулась, и я, успокоившись, быстро залез в бочку, где тщательно намылился, стараясь смыть с себя всю усталость последних дней. Потом долго отдраивал кожу мокрым полотенцем, доводя до розового оттенка, тщательно дважды вымыл голову, и — как есть! — лег на краешек постели, стараясь не задеть, лежавшую на боку, спиной ко мне, девушку. Светильник, немного подумав, гасить не стал — оказаться в полной темноте при неординарной ситуации не хотелось… Пес свернулся калачиком на коврике и тихо посапывал. Я закрыл глаза и моментально провалился в сон.
Вначале мне показалось, что уже утро — и я почему-то вскинулся, сам не понимая — куда и зачем? Но, едва приподнялся, как в полной темноте раздался приглушенный вздох, и до меня дошло, что тревога была ложной… Просто прогорело масло в плошке, и я инстинктивно проснулся, когда она погасла. Не нужно больше никуда спешить, не нужно убегать и прятаться, можно спокойно лежать и отдыхать, наслаждаясь редкими минутами полного покоя.
Меня что-то коснулось, и я вспомнил, что нахожусь на своей постели не один. Рука Наты опустилась ниже и легла мне на грудь. А потом и она сама, доверчиво и нежно, приткнулась под бок, положив головку на мое плечо. Я замер, боясь нарушить этот сказочный миг… Она спала, и все ее движения были произвольны, но я считал, что так и должно быть, и что так теперь и будет — раз судьба свела нас вместе. Я обнял ее и прижал к себе, сразу ощутив мягкость ее тела. Ната вздохнула — на это раз чуть с жалобными нотками — я коснулся больного места.
