Когда врач зашел в палату, первое, что привлекло его внимание, были широко раскрытые глаза пациента, уставившиеся в потолок.

– Умер! – холодным душем посетила его неожиданная мысль.

В это время больной повернул голову, и на докторе Креймана внимательно сконцентрировался его взгляд.

– Кхм, – кашлянул врач, приходя в себя. – Как вы себя чувствуете, Дмитрий Сергеевич?

– Знаете, доктор, вроде бы мне немного полегчало, – слабым голосом отозвался больной. – Честно сказать, меня только недавно разбудила медсестра, когда снимала капельницу.

Прикоснувшись тыльной стороной ладони ко лбу пациента, Крейман понял, что температура у того снизилась и, похоже, находится в пределах нормы.

– Сейчас я вернусь, – заверил он больного. – Только Рива- Роччи возьму, надо бы вам артериальное давление измерить.

Чуть ли не бегом возвращаясь на пост, чтобы взять аппарат, мысленно он задавался вопросом.

– Могла ли одна единственная свечка с антибиотиком так резко улучшить состояние больного?

Весь его опыт врача с двадцатилетним стажем восставал против такого предположения. Но другого объяснения на данный момент у него не имелось.

Второй день моей практики почти зеркально повторял первый, до обеда я работал в блоке дистилляции, таскал бутыли с водой. Помогал грузить готовые растворы на каталки, в общем, использовался в основном, как грузчик.

После обеда мне всунули в руки лентяйку, ведро с надписью красной краской «дистилляторная», банку с осветленным раствором хлорной извести и приказали мыть пол отсюда и до конца рабочего дня.

В районе четырех часов, когда я планировал закончить мытье, в дистилляторную зашел Коган.

Я с упреком глянул на его запыленные полуботинки, намекая, что неплохо бы, для начала вытереть их о тряпку у порога. Но провизор не обратил не малейшего внимания на мои гримасы.

– Гребнев, заканчивай с уборкой, вымой руки и идем со мной, – скомандовал он.

Передав инструментарий подоспевшей санитарке, я снял технический синий халат. Тщательно вымыл руки и надел свой белый халат с вышитыми инициалами.

– Наконец-то, – буркнул Соломон Израилевич и похромал в сторону своего кабинета.

Я послушно следовал за ним, гадая, что услышу на этот раз.

В кабинете, усевшись за свой стол, Коган предложил мне тоже приземлиться на стул и почти сразу сообщил:

– Могу обрадовать вас, молодой человек, наши свечи показали себя эффективным средством при определенных заболеваниях.

Наверно, он ждал вопросов, потому, что некоторое время молча смотрел на меня.

Не дождавшись тех, он продолжил.

– Витя, не представляю, как тебе удается усиливать свойства лекарственных препаратов, мне кажется, что и ты сам не особо это понимаешь и действуешь инстинктивно.

Но было бы глупо не использовать твой талант на пользу людям.

Не исключаю, конечно, что все, что произошло, является цепью случайностей. Ведь даже обезьяна, по теории вероятности молотя по клавишам пишущей машинки, за бесконечное число лет может напечатать всю Большую советскую энциклопедию.

То есть твои способности нуждаются в дальнейшей проверке. Поэтому прошу тебя подумать над следующим предложением.

Я принимаю тебя на должность фармацевта в нашу аптеку и договариваюсь с вашим училищем о твоём переводе на вечернее обучение.

Будешь работать фармацевтом, вечером учиться. Разве плохо? Зарплата восемьдесят пятьрублей. Считай почти в три раза больше твоей стипендии.

Тут провизор заговорщицки подмигнул и продолжил.

– Ну, и сам понимаешь, возможны будут и дополнительные доходы.

Так, что скажешь? Согласен с моим предложением?

– Не знаю, – задумчиво протянул я. – Как-то неожиданно все случилось.

Мне надо подумать, с мамой посоветоваться.

Коган ехидно улыбнулся.

– Кстати, по поводу с мамой посоветоваться. Я ведь не первый день живу на свете, умников видел много. Ты тоже из таких. Поэтому не нужно переводить стрелки на маму, понятно, что принимать решение ты будешь без оглядки на неё.

Хотя твоя полная самостоятельность – загадка для меня. Анна Тимофеевна считает, чтораннее взросление обусловлено жизненными обстоятельствами, а вот мне кажется, что здесь что-то другое. Но понять, никак не получается.

Очень уж у тебя богатый словарный запас, чувствуется что-то знакомое. Я, как коренной петербуржец, сразу чувствую, когда собеседник говорит со мной на одном языке и литературном и врачебном.

При этих словах я скептически хмыкнул.

Соломон Израилевич улыбнулся, прекрасно поняв причину скептицизма.

– Намек твой понял. Да я еврей, но родился то в Петербурге, учился там, в гимназии, затем в институте. Блокаду там пережил. Имею полное право называть себя петербуржцем.

Ладно, пока оставим этот разговор, время у нас еще есть. Все лето впереди.

А сейчас давай подумаем, какой препарат можно выбрать для моего лечения.

С этими словами Коган высыпал на стол десятка два конволют таблеток, ампул и тюбиков с мазями.

– Соломон Израилевич, – обратился я к провизору. – Насколько я знаю, вы член КПСС еще с войны. Скажите, вам не мешает материалистическое виденье мира, пользоваться моими непонятными способностями, вдруг, они имеют сверхъестественную природу?

Коган усмехнулся.

– Слышала бы тебя сейчас Семёнова, вряд бы после твоих слов стала повторять свой тезис о твоем тяжелом детстве. Да не говорят так наши детишки, не говорят!

Что же касается моего материалистического мировоззрения, то оно нисколько не поколебалось от твоих язвительных вопросов. Мы еще слишком мало знаем о возможностях человеческого мозга. Ты что-нибудь о Розе Кулешовой слышал?

Когда я согласно кивнул, Коган удивленно шевельнул бровями, но дальше углубляться в тему экстрасенсорики не стал. Зато я поднял в разговоре совсем другую тему.

– Соломон Израилевич, если вы примете меня на работу, то вряд ли сможете оправдать этот поступок моими способностями. Как бы вам не пришлось оправдываться перед начальством. Советская и мировая наука ничего подобного не знает. И второй вопрос, кто кроме вас будет знать настоящую причину моего пребывания в аптеке.

Коган на минуту задумался.

– Ну, положим, объяснять я никому ничего не собираюсь. Если только у главного врача возникнут вопросы. А они вряд ли возникнут. В прошлом году ты уже работал в больнице, зарекомендовал себя неплохо. Учишься ты на фармацевта, уже на втором курсе, по основной специальности, так, что я особых проблем не вижу. Что же касается твоих способностей, о них кроме меня и Анны Тимофеевны никто не знает. И мы постараемся, чтобы и в дальнейшем никто не узнал.

Продолжая беседу, я приступил к просмотру лежащих на столе лекарств.

Понемногу отодвигая в сторону тюбики, таблетки и ампулы, из всего изобилия средств я выбрал французский Румалон.

Соломон Израилевич сразу прокомментировал этот выбор:

– Не знаю, не знаю, будет ли толк, мы это лекарство получили в первый раз в прошлом году. Я тогда же однократно курс его проколол, но без особого эффекта, сказать прямо, вообще без эффекта. Ну, ладно, давай показывай, что будешь делать дальше.

Отодвинув лекарства в сторону, я придвинул к себе две упаковки румалона по двадцать пять ампул в каждой. После чего положил правую ладонь на эти ампулы. Как обычно, способность не сработала до тех пор, пока я не представил точку приложения лекарства в своем воображении.

Практически сразу ладонь прострелила горячая судорога, отчего я непроизвольно дернулся. Вместе со мной дернулся и Коган, внимательно наблюдающий за мной. После чего, зашипев от боли начал растирать правое бедро.

– Смотри-ка ты, – воскликнул он, взяв одну упаковку ампул в руки. – Раствор приобрел слегка золотистый оттенок и ампулы теплые.

Подумав, он добавил:

– Теплые, наверно, потому, что ты ладонь на них задержал?

Я пожал плечами, не желая вдаваться в дискуссии.

– Все может быть, хотя вы сами видели, что времени потрачено минимум.