— Знала в прошлом году. А сейчас что-то не пойму, от того, что я знала, осталось ли хоть что…
— Ах, мне уже на слово не верят? Придется делом доказывать! — грозно сказал Федор и принялся прилежно доказывать. Обстоятельно доказывал, до визгов и стонов. Наконец, уже утро брезжило, обессиленно отвалился и спросил, с трудом ворочая языком:
— Ну и как ты считаешь? Доказал?
— Ох, доказал. Почаще бы мне так доказывали!
День за днем Федор жил в столичной деревне симаррунов, всматриваясь в ни на что ему известное не похожую жизнь поселка-крепости. И думал о ней примерно так: «Дикарство. Но так же, наверное, живут и те русские, что от царя да от бар убежали на Дон, за Волгу или в Украину…»
Охотники могли бы приносить намного больше добычи — но они же охотились самое большее по полдня, а полдня занимались тайной слежкой за ближайшими испанскими постами, ходили дозором вокруг поселка и прочими делами военными занимались. Хотя давно прошли времена, когда беглые рабы должны были денно и нощно печься о безопасности своей, хорониться и трястись, давно уж испанцы перед ними трепетали, а они все о самозащите пеклись более всего остального.
И строились у симаррунов большею частию не действительно нужные погреба, мастерские, колодцы, хлевы, а новые и новые линии укрепленных форпостов (заканчивали четвертое кольцо и уже начали готовиться к строительству пятого). И каждый из этих форпостов не намного уступал фортам, сооруженным пиратами под командою Тома Муни. Но было их не один-два-три, а многие десятки. И Федор готов был поклясться, что большая часть их никогда не пригодится. Симарруны зачем-то создавали свою оборонительную систему равноплотной по всем азимутам — хотя даже такому малосведущему в тактике человеку, каков он есть, понятно: испанцы никогда не рискнут вести атаки со стороны леса, в который и сунуться-то, даже вблизи от своих гарнизонов, боятся. И именно из-за симаррунов боятся! А уж чтобы они дерзнули наступать через лес да вблизи от симаррунской крепостцы — такое и помыслить трудно!
И еще одно, по наблюдениям нашего главного героя, здорово осложняло симаррунскую жизнь: стремление во что бы то ни стало соблюдать вывезенные из Африки древние обычаи. В жертву негритянским богам полагалось, к примеру, приносить петухов. Да не каких попало, а непременно одноцветных! Одному богу — исключительно белых, другому — черных. Федора удостоили высокой чести лицезреть этот обряд — причем прежде дали понять, какая это высокая честь и что да-алеко не каждому белому человеку сие дозволяется.
На утренней заре жрец в белой просторной одежде до земли резал петуха на алтаре перед деревянной статуей бога Шанго, вооруженного луком (без стрел) и мечом. При этом нужно было, чтобы горячая петушиная кровь забрызгала и одежды жреца, и идола. Если не запачкалось — значит, весь обряд погублен: богу не угодны ни принесенная жертва, ни жрец, но наипаче — те, за кого молился на сей раз служитель божий!
А одноцветные петухи в климате Нового Света, как нарочно, вылупляются из яиц нечасто. И болеют они чаще пестрых, и дохнут от каждого пустяка, даже в дни очень сильного ветра. Приходилось симаррунам, дабы обеспечить жрецов достаточным количеством одноцветных петухов, разводить неимоверное количество кур. Из-за этого симаррунам необходимы стали… водопады! Что, непонятно? Вот и Федор поперву не понял, решил даже, что темнокожие союзники шутят над ним, не со зла, конечно, — но все же насмехаются!
Оказалось — нет, всерьез оно так и есть. А дело вот было в чем: собранные в большом количестве куры способны поднять такой гвалт, что слышно за две версты! И помета горы, и пахнут они невыносимо. С подветренной стороны вонь тоже за пару верст долетать может. Вот и приходится симаррунам свои куриные фермы строить вне поселка, при больших водопадах. Шум падающей воды заглушает кудахтанье, а шум тогда громче, когда струя, пусть даже и не столь полноводная, падает с большей высоты. При куриных фермах устроены были форты, и дежурили при курятниках молодые парни — в сущности, смертники. При нападении испанцев они не имели права ни бросить своих питомцев — божьих птиц как-никак, ни отступать, указывая противнику кратчайшие пути к поселению и потаенные проходы в лесных завалах. Самое большее, что могли свершить для своего спасения эти смотрители укрепленного птичьего двора, — это принести в жертву богам как можно больше одноцветных петухов (для свершения обряда по всем правилам в каждой смене дежурных был свой жрец), а также молиться пресвятой Богородице в то же время!
Благодаря такому избыточному птицеводству у симаррунов было вдоволь курятины, яиц и пера для подушек и перин. Желтки, не скупясь, добавляли для прочности в известь — для прочности каменной кладки, а куриными печенками и пупками наживляли рыбачью снасть — все так. Только вот оттягивали эти птичьи дворы до пятой части всех способных носить оружие!
Точно такая же история была с белым просом. Боги африканцев были привередливы. Одному богу потребна была кровь одноцветных петухов, другому же — пшенная каша со свиными мозгами. Мозги-то ладно бы, но вот пшено… В мокром климате Дарьена оно ежегодно вымокало, и одно тут было спасение: договориться с дружественными индейцами, живущими в более сухом климате, чтоб они сажали это просо у себя. И каждый год немало симаррунов погибало в конце зимы, в пору сбора проса. Поход за двести шестьдесят миль на полуостров Асуэро, где в середине января вызревало просо, длился до апреля. Уходило в поход полтораста человек. И если из них сотня возвращалась — поход считали удачным!
А вообще нельзя было не восхититься тем, как симарруны выжимали пользу из всего, что давал лес. Они основательно изучили все растения (и сами тут не ленились, и индейские женщины, которых они похищали, делились с мужьями и передавали детям свои познания). При этом для испытания свойств нового растения использовали испанских пленников. Сначала выспрашивали у индейцев, для чего они используют это растение и как, и какие жертвы каким богам приносят при заготовке, и под какими планетами и созвездиями, и в какой фазе Луны надобно растение это собирать, чтоб действие его было наисильнейшим.
Если индейцы не знали ничего об этом растении и никак его не использовали — готовили кашицу из листьев растения, отдельно толкли коренья, отжимали сок, обжаривали часть, особо отделяя семена, — и готовые «блюда» принуждали есть пленников, частью в сыром, частью в вареном и частью — в заквашенном виде. Если кто из пленников умирал от такого «питания» — заставляли еще парочку обреченных есть то же самое малыми порциями: устанавливали силу и время действия нового яда. Если яд был силен и быстродействующ — им можно было отравлять стрелы. Менее сильный годился, чтобы смазывать остроги для крупной рыбы. Самые медленно действующие яды годны были и даже незаменимы для тайных убийств особенно жестоких испанцев.
Симарруны имели в своем арсенале растения, вызывающие вещие сны или священные видения наяву. Но вещие сны могли видеть не все, кто того захочет, а только подходящие люди, которые назывались «нгмерра». Федор раз видел, как «нгмерра» в вещем сне увидел, где воры укрыли похищенных вчера быков. Могли «нгмерра» узнать, в скольких милях от крепости находятся выступившие в поход против симаррунов из Номбре-де-Дьоса испанцы.
И еще у них были растения, шипы которых годны быть иглами или шильями для сшивания шкур; шипы других растений заменяли гвозди при сколачивании нетолстых досок…
Если испанцы ловко выдалбливали бутылочные тыквы — «лагенарры», делая из них фляжки с узкими горлами, — симаррунам тыковки эти за час выедали дочиста особой породы муравьи — серенькие, с красными крапинками на брюшке. Знали они растения, сок которых красил ткани в самые разные цвета, не выгорал и не линял; и растения, зола которых могла отстирать любую грязь лучше мыла…
Лесные растения давали симаррунам и всяческую утварь, и инструменты, и часто даже пищу… Лучше пчелиного воск они счищали с листьев не особо высокой раскидистой пальмы «карнауба». Пестики для ступок часто делали не из меди, а из коричневой мелкослойной древесины дерева «арикари». Древесина эта тонет в воде, не режется ножом и не рубится топором; только огнем можно придавать нужную форму кускам ствола «арикари». И еще симарруны называли это мрачное темнолистое дерево «алмазным». Почему? Потому, что алмаз тоже не режется металлическим ножом, но горит…
