Как подчеркивает Морис Годелье , становление этатизма протекает в стороне от се-мей-ных конституентов архаической социальности : главный ресурс, который исполь-зу-ет созревающая государственность, — «мужская инициация», устанавливающая половое и возрастное превосходство одних членов коллектива над прочими, вносящая нера-вен-ст-во в его бытование.[7] С имволизируя смерть и новое рождение, обряд посвящения при-дает производящему его мужскому коллективу дополнительную генеративную мощь — жизнь творится помимо женского участия в инсценированном про-кре-ативном акте.[8] К ис-торико-этноло-ги-ческим соображениям Годелье необходимо до-ба-вить, что разность тел, имеющих и не имеющих право на господство, выходит за свои изначально биоло-ги-ческие границы (муж-ское versus женское & детское) — она не служит делу про-дол-же-ния рода, отчего вы-тал-кивает тех, кто захватывает высшие пози-ции, из со-ци-ального вос-производства, из эро-тизированной соматической сферы в об-ласть транс-цен-ден-тно-го, имматериального, ду-ховного и увенчивается воцарением бес-смерт-ного бо-гоподоб-но-го правителя ( кото-ро-му в Древнем Египте показательным об-ра-зом был предписан ин-цест). В условиях госу-дарст-венно-городской цивилизации вер-хов-ная власть распре-де-ля-ется между воплощен-ной спиритуальностью (каковую пред-став-ляет жре-чество или цер-ковный причт) и оду-хо-творенной плотью (царя, вооружен-ных муж-чин, обмениваю-щих-ся мнениями на аго-ре).

Здесь, конечно же, не место вдаваться в подробности сложного и обильного по ре-зуль-татам перехода от примордиального общества к огосударствленному . Но вот что нель-зя не отметить. С возникновением государства семейная жизнь его подданных пре-вра-щается из конституирующей общество в приватную, интимизируется , отделяется от пу-бличной. За стенами своих домов индивид и его собственный Д ругой соподчинены некоей силе, берущей начало не от мира сего, строго говоря, в фантазии. Не будучи ес-те-ственной, эта сила инсти-ту-ционализуется в аппарате принуждения. Закон, на котором дер-жится государство, от-ли-чается от табу тем, что он не разумеется сам по себе, а про-во-дится и контролируется спе-циальными (судебно-полицейскими и надзорными) учре-ж-дениями. Закон более чем просто конвенци-о-нален — он непостоянен (подвергаясь всяческим трансформациям — в зависимости от того, какая будущность рисуется от-вет-ст-венным за него лицам), и потому его соблюдение заведомо не гарантировано че-ло-ве-че-с-кой натурой. Что-бы придать себе надежность, государство удваивает свет-скую власть в религиозной и сплачивает подданных патриотически , апеллируя к их нацио-наль-ной идентичности, то есть к их общему происхождению. Однако обе эти опоры лишь дополнительны к за-ко-ну и не обязательны для государственного строительства, которое может узурпиро-вать религиозную функцию, делаясь теократией, либо обособ-лять-ся от церкви в своем л a и-цист-ском варианте; охватывать раз-ные национальные группы либо быть репрезентативным только для ка-кой-то части этноса (в го-ро-дах-госу-дарст-вах).

Общество закона рискованно, иными словами, исторично. Этатизм создает пред-по-сыл-ку для войн, которые оказываются и гражданскими, раз комбатанты были до раз-до-ра носителями одного и того же правопорядка [9] , и внутренними, коль скоро вершатся так-же коллективами, этнически однородными, но принадлежащими к разным госу-дар-ст-венным образованиям, придерживающимися неодинаковых законов. Не важно, как на-зывать войны этого сорта. Принципиально только то, что они зеркально симмет-ри-чны по отношению к архаическому фамильяризованному социуму. Междоусобицы де-мон-стрируют xрупкость этатизма, результируются в том, что он либо вовсе перестает су-ществовать, вырождаясь в хаотическую конкуренцию полевых командиров ( war-lords ), либо диссоциируется в множестве новосозданных государств (как в Югославии 1990-х гг.), либо усиливает себя, не полагаясь на свои прежние формы, в сверхэтатизме (ин-тегрирующем региональные правления, как в Древнем Египте — там их было до со-ро-ка; ставящем на место раз-валившейся монархической империи безудержно репрес-сив-ный тоталитарный режим, как в Советской России). Ито-гом внут-рен-них, граждан-с-ких войн может быть и прими-ре-ние враждовавших сто-рон, обес-пе-чи-ва-ющее себе дли-тель-ность лишь в тех обстоя-тель-ствах, когда оно подра-зу-ме-вает не просто обоюдные ус-тупки антагонистов, но сдвиг от отправления насилия к идеологи-ческо-му соревно-ва-нию, которое соответствует са-мой умозрительной приро-де государ-ствен-ной власти, ус-т-рем-ленной в потусто-рон-ность.

Точно так же становится понятным, что именно делает интрасоциальную вражду в по-следней ее глубине топологической, а не темпоральной . Она выпадает из любого кон-струируемого людьми времени — и из преисториче-ски ритуального, и из собственно ис-торического. Событие в пространстве не совпадает с событием во времени в том, что раз-вертывается экстенсионально , не обладая возможностью перестроить свой интен-си-онал. Всяческого вида внутренние войны то сужают объем (если, допустим, открытая кон-фронтация, захватившая значительные слои населения, перевоплощается в антиго-судар-ственный террор профессионалов-подпольщиков), то раздвигают свои границы (сре-ди прочего при вмешательствах в конфликт извне). Но при этом значение противо-бор-ства остается к его концу тем же, каким оно было в отправном пункте. Внешние во-ору-женные стол-кновения нередко перелагаются в свою противоположность: война про-тив страны, осуществлявшей геноци-д под именем «окончательного решения еврейс-ко-го во-проса», са-ма вылилась в массов oe уничтожение мирных жителей Германии с воз-ду-ха. В свой черед, внутренние войны монотонны (одна из их персонификаций — ве-ре-ни-ца самозванцев, сеявших « c муту » в Московии начала XVII в.); меняют не со-держа-ние, но тактику (например, активную на консервативную: Великий северный поход был пред-принят Мао Цзэдуном в 1934—1935 гг. с тем, чтобы спасти повстанческую ар-мию); бывают крайне затяжными (герилья в Колумбии длится уже пятьде-сят лет); вспы-хивают заново после заключения мира и наступления затишья на фронтах (как то слу-ч a лось в Мексике в 1910—1920 гг.)[13]; переносятся с места на место (из Руанды в со-сед-нее Конго); про-дол-жа-ются в иных по сравнению со стартовыми формах (в «раску-ла-чивании», возоб-но-вившем меж-до-усобицу в России в качестве административного на-си-лия). Чем упорнее современная со-циокультура концептуализует себя как « постисто-рическую » и ре-ализу-ется, глобализуясь хозяйственно, скорее в пространстве, нежели во времени, тем уча-щеннее сотрясают ее внутренние и гражданские войны, каковые явились, по фор-му-ли-ров-ке Май-ка Л. Р. Смита, «доминирующей моделью вооруженных действий за по-след-ние бо-лее чем 50 лет».¹⁴ 

2

Конкретные мотивы социального разлада чрезвычайно разнолики. Он обусловлива-ет-ся то мировоззренчески (религиозная Тридцатилетняя война), то экономически (схва-т-ка за контроль над природными ресурсами в Сьерра-Леоне и в Демократической Рес-пу-блике Конго), то эт-нически (вражда народностей хуту и тутси в Руанде), то тер-ри-то-ри-ально (первая и вто-рая чеченские войны), то клас-со-во (античные восстания рабов), то эмансипаторно (свержение компрадорских кор-румпи-рованных режимов, например на Ку-бе) и т. д. Тем не менее субъект, ступающий на путь подобных войн, неизменен. Он об-рубает связь с соб-ственным Другим. Такой наружный отказ от обмена и партнерства не состоялся бы, ес-ли бы его не питало расстройство самосо-знания, перестающего ра-бо-тать: разъединять и соединять рефлексирующее «я» с рефлексируемым . Против соб-ст-венного Д ругого вос-стает тот, кто не ощущает его в себе, — субъект, утративший транс-цендентальность.

Не допуская своей объектности , индивид вменяет ее иному индивиду, каковой об-ре-ка-ется на смерть, физическое страдание, несвободу, ущемление в правах, экском-муни-ци-рование .[15] Не-трансцендентальный субъект (я отдаю себе отчет в парадоксальности это-го словосочетания) впрямую противоречит тому носителю нрав-ствен-но-сти, которо-го философия Канта обязывала относиться к ближним и даль-ним, как к са-мо-му себе.[16] О т-меняя императив морали, гражданские войны отличают-ся, по друж-ному мнению по-ле-мологов , особой жестокостью, проистекающей, как пред-ста-в-ляется, из обоюдно-го не-при-знания противниками сходства их статусов. Враг лишается до-стоинства, кото-рым на-делял его Карл Шмитт , антропологизируя понятие полити-чес-ко-го. С кем бы ни сра-жал-ся участ-ник гражданской войны, он сокрушительно проигрывает бой с тенью — с со-бой же, опу-сто-ша-ет свою спо-собность к саморазвитию, самоотрицанию. Под-нять-ся до того, чтобы за-нять метапо-зи-цию и критически взглянуть на себя, такой человек не в си-лах. Не испы-ты-вающий потребности в авто-не-гации , он рас-тво-ря-ется в группе со-рат-ни-ков, накрепко сби-той воедино слепым взаи-мо-подражанием своих членов.