Ханс Файхингер свел духовное производство к созданию «полезных фикций», под ко-торыми онразумелпрежде всего аналоговые модели, способствующие поступатель-но-му движению по-знавательной практики, эвристически оправданные вопреки тому, что они не более чем игра ума (Hans Vaihinger.«Die Philosophie des als ob», 1911).Сто-ит подчеркнуть:cоциокультура не ре-ду-цируема до усилий, направленных на постиже-ние природы. Эта установка сознания — одна из многих, которыми руководствуется ho-mo creator, человек смысла. Она оказыва-ет-ся насущной потому только, что социокуль-ту-ра (как политика, история, юрисдикция, ис-кусство и т. п.) не совпадает с природой и учре-ждает науку — естествоиспытание, дабы преодолеть этот раз-рыв. Сциентизм поро-ж-да-ется отречением смысла от себя в пользу значений. Охота за истиной — следствие то-го, что смысл, превалируя в нас, не имеет места в нашем ес-тест-венном окружении. Ло-ги-цизм (в том числе и Файхингера) абсолютизирует научное познание и не пригодeн для про-яс-нения остальных разделов социокультуры (что не дол-жно наводить на мысль, буд-то у них нет своей логики). Несмотря на все успехи сци-ен-тистского ра-ционализма (вклю-чая сюда технически-прикладные), сле-дует признать, что социо-куль-тура не в со-сто-янии быть отприродной, натурализо-ван-ной без остатка. На-учная ком-петенция (со-став-ная часть социокультурной) принципи-аль-но не-пол-ноцен-на. Она наталки-ва-ет-ся на ед-ва ли преодоли-мые препятствия, когда пы-тается объять ес-те-ст-венный порядок как це-лое. Современная ас-трофизика не совсем до-вольна те-орией пер-вовзрыва, потому что эта «сингулярность» про-тиворечит всем фи-зи-ческим за-конам, от-меняя их, и потому что Big Bang не объяс-ня-ет некоторые данные, по-лу-чен-ные из на-блю-дений. Тем неме-нееи те-ории, соперни-ча-ющие со стандартной (на-при-мер, гипо-те-за о мультиверсуме), не удо-вле-творяют боль-шинст-во тех, кто изучает ус-т-рой-ст-во все-лен-ной. Лимитирован и тех-ни-чес-кий прогресс. Цивилизации удалось наладить с по-мощью электронных гаджетов гло-бальное общение, но вывести людей за границу сол-не-чной системы она не в силах.

Искусство — другой, чем наука, полюс социокультуры. Оно ставит значения под не-усып-ный надзор смысла, тематизирует их, то есть соотносит все отдельные семантические ве-личины, входящие в художественное произведение, на один и тот же манер (так, Го-голь изображает персонажей «Невского проспекта» несамотождественными и сум-ми-рует их иррефлексивность (неверно, чтоа=а(живописец Пискарев) иb=b(офицер Пи-ро-гов)) в концовке рассказа:«Всё происходит наоборот»).Значения, у которых оты-ски-вается нечто общее, попадают под власть генерализующего их созначения и высту-па-ют в виде псевдосигнификатов. Искусство эксплуатирует референтную функцию знаков, чтобы отомкнуть их от обозначаемых ими реалий, и ведет себя, таким образом, как раз наперекор «полезным фикциям» Файхингера, хотя и результирует собой мы-шле-ние в модусе «как если бы». Искусство — очевидность, но не фактического положе-ния дел, а социокультуры, откровенничающей о своей свободе от дочеловеческой дей-ст-ви-тельности.Не имея естественной мотивированности, эстетическая активность склон-на к самоотрицанию — в первую очередь в пародийном творчестве, но также в меж-жанровой и прочей внутрихудожественной полемике (напомню, что отрицание смысла не аннулирует его).В этом аспекте искусство оказывается одним из главных факторов, возмущающих, динамизирующих социокультуру. Тематизация значений,проводимаяхудожественным текстом, носит в «Поэтике» Аристотеля имя «миф». Нет ни-чего нового в том, чтобы сказать, что искусство сродни архаическому мифу, пред-ставля-ю-ще-му собой первотворчество человека и опрокидывающему это свое качество в мир, ко-торый принимает здесь образ первосoтворенного (или по меньшей мере такого хронотопа, где со-вершаются бес-прецедентные события).Менее тривиальным будет со-об-ражение о том, что искусство историзует контекст именно в своем мифоподобии (в своей, так сказать, полнейшей старомодности), привнося в застывающие смыслоформы идею начинательности, пусть и не абсолютной, как в архаике.Смысл искусства — схва-тить явление в момент появления и, прослеживая его генезис, увидеть за феноменаль-ной поверхностью некую сущность, ноумен, производительную энергию. Оборотная сто-рона искусства, принимающего на себя роль мифа в исторические времена, в том, что оно постоянно находится в опасности утратить оригинальность, выродиться в эпи-гонство, тривиальность, китч.

Философия располагается между сциентистской и эстетической крайностями и, со-от-ветственно, распадается на наукообразный логицизм, сосредоточенный на значениях, и такое, родственное художественному творчеству, умозрение, которое намеревается вни-к-нуть в смысл бытия и бытующих. Все же первая из тенденций — только квазинаучна уже потому хотя бы, что философия в этом исполнении определяет, что есть ис-ти-на, а не прикасается к таковой непосредственно. Точно так же философия второго рода отличается от довлеющих себе эстетических конструкций, поскольку отнюдь не же-ла-ет быть воспринятой как игра воображения. В одном случае речь ведется о том, что значит истина, в другом — о том, что истинен смысл. Логицизм упраздняет миф, не на-хо-дя в нем ничего, кроме безудержно-пустого «фабулирования». Умозрение, занятое бы-тием ибытующими, напротив, тайно мифогенно. Архаический миф фантастичен в си-лу того, что он тематизирует самое соотносимость вещей, что он омниассоциативен (a R b). Продолжая работу мифа, философия привносит в эту всесвязность диалек-ти-чес-кое отрицание, совмещая бытиес ничтопо почину Платона, впечатлившему и Гегеля, и Шо-пенгауэра, и Хайдеггера.Впрочем, не ведающая удержу в отрицании, философия мо-жет подставлять под него даже и nihil negativum, и тогда бытие становится, как у Жа-на-Поля Сартра, тавтологичным (по его определению:«Бытие есть. Бытие есть в себе.Бытие есть то, что есть»).

Платоновское «припоминание» было переориентировано русскими футуристами так, что определило собой не данное состояние познающей души, а ее способность к предвидению того, чего еще нет. Участник «Центрифуги» Сергей Бобров писал:

Мотив проспективного анамнезиса можно было бы принять за результат сугубо авангардистского бегства из настоящего в грядущее, если бы подобный смысловой комплекс не содержался уже в тексте, фундировавшем – как никакой иной – всю русскую культуру, – в «Слове о Законе и Благодати», написанном между 1037-м и 1050 годом митрополитом Иларионом.В панегирике зиждителю христианства в Киевской земле Иларион восхваляет князя Владимира за то, что тот и, не узревши Христа, приобщился Духу Святому, и испил «…памяти будущая жизни сладкую чашу»[2]. В своей проповеди, посвященной превосходству новозаветной веры над ветхозаветной, Иларион отмечает запоздалость принятия христианства на Руси (« Въра бо блгдтьнаа по всеи земли простръся и до нашего языка рускааго доиде »  [3]

), но приводит при этом притчу о винограднике и «делателях», дабы подчеркнуть, что тем, кто последними начинает свой труд, будут возданы «…плодывъвременасвоа»[4]. Отставание здесь и сейчас предвещает, поИлариону, успех в будущем. Перед нами особаятемпоральнаялогика, предполагающая, что пребывание во времени, которое оставили позади себя другие, открывает возможностьсверхкомпенсации– обгона соперников, участвующих в диахроническом состязании, в борьбе за власть над историей.Из отступающего в прошлое времени можно попасть в наступающее, минуя современность, не потворствуя злобе дня.Память поэтому движет субъекта похроногенетическойоси не столько вспять, сколько вперед, за границу того, что есть.