– Если человек косится на стены, это еще не значит, что он ищет камеры. Это может быть самый настоящий Зритель, которому просто стало скучно.

– Ты бы видела этот взгляд.

– Даже если бы я видела его, я все равно не считала бы это достаточным доказательством.

– И ты бы просто проигнорировала такую деталь?

– Нет. Я бы запомнила ее, записала бы, подшила бы к делу, если угодно. Но только накопив десяток таких деталей, я пришла бы к выводу, что этот человек – актер.

Мы спорили, крутились на одном месте, обсуждали каждую деталь, словно адвокаты, работающие над сложным договором. Наконец условия были сформулированы. Держа в руке исчерканный лист, Мари монотонно читала:

– Правило первое. Человек является актером, если он употребляет слова или выражения, которые абсолютно не могут быть знакомы Зрителю, и в таком контексте, который показывает, что он понимает смысл этих слов или выражений…

Правило второе. Человек является актером, если он неоднократно (больше десяти раз) продемонстрировал один или несколько из следующих симптомов: резкое изменение поведения в момент перехода к общению с другими людьми; осведомленность о существовании камер…

– Правило девятое. Человек является актером, если он не является Зрителем, – хмуро подытожил я, прослушав этот странный документ.

Но Мари не была расположена к шуткам.

– Если хочешь, можешь это записать. Я не возражаю, – сказала она. – Что дальше?

Дальше было самое главное. Предстояло составить список подозреваемых. Совершенно очевидно, что некоторые люди просто не могли быть Зрителем. Стоило нам это сказать, как мы тут же вспомнили несколько фактов, удивлявших нас еще в пору учебы.

Во-первых, «Книга Творения» не описывала появление людей в хронологическом порядке. Из нее можно было узнать, кто кого родил, но кто из детей появился раньше на свет – это оставалось загадкой. Согласитесь, довольно странное упущение для такого монументального труда.

Во-вторых, математические имена бессмертных не были последовательны. Восемнадцатая была заботливой матерью Десятого. Двадцатый гордо носил звание отца Одиннадцатой. Помнится, когда мы просили Катру объяснить нам причину этой путаницы, он предпочитал отмалчиваться. Единственное, что удавалось выдавить из него, было звучащее как издевательство «Пути Господни неисповедимы». Поль в те дни изощрялся в остроумии, выводя формулу, по которой будет вычисляться имя следующего бессмертного.

– Бедный Поль, он так и не сдал экзамен… – вздохнула Мари, когда я вспомнил о выкладках нашего незадачливого друга, отправленного восвояси через неделю после моей успешной сдачи.

– Еще неизвестно, кому из нас больше повезло, – проворчал я, и мы вернулись к рассуждениям.

Теперь эта беспорядочная система нумерации представала в новом свете. Ее просто невозможно было использовать, чтобы вычислить Зрителя. Правда, оставалось неясно, зачем вообще понадобилось использовать номера вместо нормальных имен. Но эта загадка была отнюдь не самой главной, и мы не собирались ломать над ней головы. Было ясно, что, несмотря на эти препятствия, многих людей можно без колебаний отбросить. Надо было лишь сесть и все четко записать. И мы сели и записали.

Зритель не имел детей. Зритель не мог быть врачом. Зритель не мог быть изобретателем. Зритель не мог быть вообще никем, кто в какой-либо форме вносил в наш мир предметы или знания большого мира. Зритель не был одним из наших соучеников. Зритель не имел вживленного микрофона и, соответственно, шрама за правым ухом. Тут мы поняли, что исчерпали все возможные варианты. Теперь оставалось лишь отобрать людей, которые подходили под эти параметры.

– Покажи ухо, – потребовала вдруг Мари.

Я продемонстрировал шрам.

– Хорошо, тебя вычеркиваем, – сказала она без тени иронии и записала на чистом листе: «Пятый». А затем провела поперек имени ровную черту.

– Заработалась? – поинтересовался я.

– Надо же с кого-то начинать, – ответила она. – А ты бездетный литератор. Если бы не шрам, ты вполне мог бы быть им.

– Раз так, вписывай себя тоже, – потребовал я.

После того как под моим именем появилось перечеркнутое слово «Восьмая», Мари склонила голову и сказала:

– Осталось двадцать восемь. А потом…

О том, что будет потом, думать не хотелось.

– Давай, записывай, – я старался говорить уверенно и четко, потому что пауза слишком затянулась. – Адам, Ева…

– Ты уверена, что мы не ошиблись? – спросил я спустя полчаса, с удивлением пересчитывая не зачеркнутые имена. – Очень странно получается…

– Уверена, – сказала Мари. – Разве что Творения врут.

– Любопытно, любопытно, – бормотал я, гадая, почему мне не пришло в голову составить подобный список раньше.

Выводы были действительно любопытные. Или, скорее, пугающие. С одной стороны, все врачи, изобретатели, инженеры и прочие подозрительные личности имели детей. Все без исключения. У художников, поэтов, философов, лиц без определенных занятий и остальных бездельников потомства не было. Что же, значит, Зритель все-таки существует и его личность действительно пытаются скрыть? Загадочное переплетение номеров тоже подталкивало к подобному выводу.

А с другой стороны, от нашего списка веяло безнадежностью.

– Ничего не понимаю, – устало сказал я. – Если они хотели скрывать Зрителя, то зачем им понадобилось вводить так много пар? Поручили бы Адаму и Еве нарожать всех людей, и дело с концом. В крайнем случае добавили бы еще одно поколение. Так нет же, из тридцати человек им понадобилось иметь шестнадцать родителей. Шестнадцать! Какой смысл в таком развесистом генеалогическом древе? Если Зритель существует, оно вдвое увеличивает шансы его найти.

– Вот именно, – невесело отозвалась Мари. – Если он существует…

Я хмуро рассматривал наше произведение. Все наша затея представилась теперь в ином свете. Снова передо мной встал образ огромной, равномерно работающей машины. Годами этот гигантский механизм крутился без помех, управляемый уверенными хозяевами. Что бы ни происходило в этих стенах, это был четко отлаженный, продуманный процесс. Мелкие неполадки, вроде нервного срыва Шинава, легко корректировались, и, не сбившись ни на секунду, машина продолжала свою работу.

Борьба с этим бездушным комплексом оставляла не больше шансов на успех, чем попытка остановить несущийся тепловоз, став перед ним на рельсы. И снова я ощутил себя винтиком, легко заменяемой деталью этого механизма. Если Зрителя не существует, если опыт проводят над актерами, нас просто сомнут. Не моргнув глазом уничтожат, как только обнаружат нашу деятельность. Но именно поэтому мы не можем позволить себе ждать…

Мари с сосредоточенным выражением лица рисовала какую-то диаграмму. Я с нежностью посмотрел на нее. Делиться своими опасениями я не рискнул. Я и так уже сомневался, не совершил ли ошибку, когда вовлек ее в это предприятие.

– Нет худа без добра, – сказал я ей.

Она отвлеклась от своего занятия и вопросительно взглянула на меня.

– Теперь нам надо проверить только девятерых, – пояснил я.

– Десятерых, – поправила Мари.

– Почему? – удивился я. – Шестнадцать родителей, четверо нас да Двенадцатый. Получается двадцать один.

– Двенадцатый еще не отброшен, – сказала она, качая головой.

– Так давай его отбросим.

– Нельзя. У нас нет достаточных доказательств.

– А тамбур? Разве этого не достаточно? Он зашел туда с доской, а вышел без нее.

Мари вздохнула.

– А что, если он Зритель и просто забыл там доску?

– Забыл доску… Маловероятно. Во-первых, он ничего не забывает. А во-вторых, что угодно, но не свою главную ценность.

– Хорошо, – согласилась Мари и отложила в сторону карандаш. – Давай проведем обсуждение первого кандидата. Что мы знаем о Двенадцатом?

– Отличный шахматист, – быстро сказал я.

– Это еще не повод, чтобы считать его актером.

– Или Зрителем.

– Это вообще не фактор для нас, – подвела итоги Мари. – Что еще?