Генри взял письмо и начал читать. Слезы хлынули из его глаз, когда он тоже узнал ужасную новость.

Друг мой, что случилось?

Городские ворота заперты.

Я нанял лошадь с повозкой и немедля отправился в Женеву. Печален был мой путь. Я непрестанно думал о бедном братишке и том горе, которое мучило моих близких.

Настала ночь, я приближался к Женеве, и печаль моя постепенно сменялась тоской и страхом. Вскоре после десяти часов подъехал я к городским воротам. В расстройстве своем я и позабыл, что ворота в десять уже запирают. В город я въехать не мог, а потому нанял комнату на ночь в небольшой гостинице на берегу Женевского озера.

От волнения я не мог заснуть, а потому взял лодку у лодочника и решил переплыть озеро. На другом берегу был тот роковой лес, в котором убили братишку, и мне почему-то вздумалось самому поглядеть на место убийства.

Приближалась гроза из-за гор, перекатывался гром, и, когда я достиг берега, начался проливной дождь. Сверкнула ослепительная молния, все озеро озарилось и будто занялось пламенем.

Едва я вытащил на берег лодку, в полутьме мелькнула какая-то смутная фигура. Вот она выдвинулась из-за деревьев, и я замер от ужаса.

Новая вспышка молнии подтвердила мою догадку. Огромное отвратительное существо никем другим быть не могло. Передо мной было чудище!

Что он делал тут? И тотчас меня пронзила другая страшная догадка! Не причастен ли он к убийству моего брата?

Огромное страшное чудище.

Едва я задал себе этот вопрос, я уже знал ответ. Да! Только такое страшное чудище способно убить невинного ребенка!

У меня стучали зубы, подгибались колени. Я вынужден был прислониться к дереву, чтобы не упасть.

Когда я снова поднял глаза, я увидел, что он удаляется. Я пошел было за ним, но при следующей вспышке молнии я увидел, что он взбирается на отвесный утес. Еще минута — и он исчез за вершиной.

Сам не свой от ужаса, я стоял возле дерева и думал про ту ненастную ночь два года тому назад, когда я подарил жизнь этому существу. Раскаяние меня мучило, я спрашивал себя:

— Неужто я выпустил в мир это страшное существо, способное убивать? И какие еще страшные преступления успело оно совершить?

Всю ту ночь провел я на берегу, мокрый, окоченелый, терзаемый раскаянием и ужасом. А когда занялся день, я въехал в ворота и направился к дому отца.

Он взобрался по крутому склону и скрылся.

Я думал о том, что надо бы поднять на ноги полицию, направить по следу чудища. Что я им расскажу? Что я, студент университета, два года назад создал это существо у себя в лаборатории, и вот вчера увидел это самое существо на берегу озера среди гор? Но кто, кто поверит такой истории, к тому же рассказанной человеком, много месяцев пролежавшим в горячке, на грани безумия?

Я знал, что если бы мне рассказали такое, я бы это принял за бред сумасшедшего! А вдобавок — кто в силах поймать чудище, легко перешагивающее через горы! Ответа у меня не было, и потому я решил молчать.

Что мне делать!

Мой бедный брат!

Было пять часов утра, когда я переступил порог отчего дома. Я сразу прошел в библиотеку, попросив слуг никого не будить. Я стоял у каминной полки и смотрел на портрет матушки и на портрет Уильяма рядом.

Прижимая портрет братишки к груди, я заплакал. И тут в библиотеку вбежал Эрнест и, весь в слезах, бросился ко мне на грудь.

Когда, наконец, мы перестали плакать, я спросил, как переносят горе отец и Элизабет.

— Отец кое-как пришел в себя, — отвечал он, — но Элизабет безутешна. Она винила самое себя в смерти Уильяма, пока не нашли того, кто на самом деле его убил…

— Нашли того, кто на самом деле убил! — вскричал я. — Как такое возможно? Я вчера еще видел его в горах, и он на свободе!

— Я не понимаю, что такое ты говоришь, Виктор, — отвечал Эрнест в совершенном смущении. — Когда убийцу нашли, нам только горше стало от этого. Ведь это наша верная служанка, Жюстина Мориц.

— Жюстина! — задохнулся я. — Но это не может быть!

— Да, сначала никто и не верил. Элизабет до сих пор не верит. И всё как-то запутанно. Кажется, кто-то из слуг нашел в кармане фартука у Жюстины матушкин медальон, который пропал, когда убили Уильяма. Нам этот слуга ничего не сказал. А сразу пошел в полицию. За Жюстиной пришли и ее арестовали. Суд начинается завтра.

— Я уверен, она невиновна, — сказал я, — потому что знаю, кто настоящий убийца.

Полиция приходит за Жюстиной.

Но тут отец и Элизабет вошли в библиотеку, и Эрнест не стал меня дальше расспрашивать.

После нежных, хоть и печальных объятий, отец так разъяснил мне слова Эрнеста:

— Мы все от души хотели бы верить в невиновность Жюстины, не только потому, что она так долго служила нашей семье, но и потому еще, что она так была предана матушке и Уильяму. Я надеюсь и молю Бога о том, чтобы ее оправдали. Я доверяю справедливости судей и нашей судебной системы.

Элизабет молча ждала, когда отец говорил, но потом она вся в слезах попросила меня:

— Виктор, ты должен найти способ, как помочь Жюстине. Я люблю эту девушку и уверена, что она не могла убить никого. А тем более бедного милого мальчика, которого сама вынянчила.

Элизабет просит помощи у Виктора.

Суд над Жюстиной.

На другой день я отправился в суд вместе с отцом и Элизабет. Как бы я хотел сам взять на себя это убийство, чтобы спасти от наказанья Жюстину. Но я был в Германии, когда это случилось, и всякий, выслушав мое признание, решил бы, что я лишился рассудка.

Против Жюстины свидетельствовали обстоятельства, но прямых доказательств ее вины не было. Сама она говорила, что, узнав о том, что Уильям пропал, побежала в лес искать его. Она так долго бродила по лесу, что подошла к воротам уже после девяти часов, и они были заперты. А потому она до рассвета ждала в сарае, в деревне неподалеку. Наверное, она ненадолго уснула, и ее разбудили шаги.

Жюстина не могла объяснить, каким образом медальон с шейки Уильяма очутился в ее кармане. Она понимала только, что кто-то его туда положил.

— Но кто же? — взмолилась она. — У меня нет ни единого врага во всем белом свете! И если кто-то убил Уильяма ради этого медальона, зачем было класть его ко мне в карман?

Элизабет вышла свидетельствовать в защиту Жюстины. Она говорила о ее добром нраве, просила у суда снисхождения. Но по злым взглядам судей я видел, что их ничто не переубедит. Они уже признали Жюстину виновной.

Я выбежал из суда сам не свой. Ведь это я, я был во всем виноват! Ведь это я создал его!