Ганнон уже почти добежал до переулка, когда заметил, что Аврелии за спиной нет. Развернувшись, он ошеломленно увидел, как она выхватила у одного из мальчишек нож и вонзила Агафоклу в пах под птериги. Тот завопил от боли, а она с криком: «Сын шлюхи!» ударила его ножом еще дважды.

– Что она делает? – закричал Клит.

– Не знаю, – ответил Ганнон.

Агафокл упал на колени, кровь хлестала из его ран. А женщина в совершенном спокойствии подошла к первому солдату, который все еще лежал на земле; ее клинок поднялся и опустился, поднялся и опустился, и крик несчастного перешел в бульканье и затих. Со звоном металла о камень она выронила нож и наконец взглянула в сторону на Ганнона. Карфагенянин снова вышел из переулка.

– Сюда! – позвал он.

Лицо Аврелии оставалось безмятежным, пока она шла – не бежала – к нему. Вокруг царила сумятица. Мальчишки скрылись с глаз, но лавочники стояли в дверях и, вытянув шеи, наблюдали за происходящим. Кто-то подошел к Агафоклу, чтобы помочь, но другой прохожий стоял в оцепенении, словно зачарованный внезапной вспышкой насилия.

– Скорее! – сказал Ганнон, натягивая повыше скрывающую лицо повязку.

Когда Аврелия подошла к нему, Клит бросил на нее раздраженный взгляд и вместе с Элирой направился по переулку.

– Пошли, скорее!

– Не смотри под ноги, – сказал Ганнон. – До другого конца недалеко.

– Я знала, что ты придешь, – выдохнула она.

– Как я мог не прийти, зная, что ты пленница? Извини, что получилось так долго. – Его взгляд упал на ношу в руках, на Публия. – Если бы я успел раньше!..

Клит бежал, петляя, от места засады. Он выбирал переулки между большими улицами. Теперь оба сняли повязки с лица и не привлекали внимания прохожих, но Ганнон на всякий случай завернул Публия в старый плащ Элиры. Извилистый маршрут объяснялся тем, что их провожатый потерял ориентацию, и так продолжалось до тех пор, пока они не вышли на главную артерию города, ведшую к Эпиполам, западной части Сиракуз, где Клит пришел в себя. И сразу напустился на Аврелию.

– Зачем ты убила тех двух людей? – спросил он по-латински. – Они стерегли тебя, а не вели на казнь.

– А тебе какое дело? – огрызнулась она с большей страстью, чем ожидал Ганнон.

– Они сиракузцы, как и я. Я даже был знаком со старшим. Не было нужды их убивать. Мальчишки и так их отвлекли.

– Агафокл не только выбрал меня в наложницы Гиппократу. Он заставил меня возлечь и с ним. И был со мною отнюдь не нежен. Элира тоже натерпелась от него и от второго солдата… Что теперь скажешь?

Глаза Аврелии пылали, а лицо исказилось гневом.

– Понятно, – удрученно проговорил Клит. – Очень жаль.

Но Ганнон был рад, что Агафокл мертв.

– Они теперь никому ничего не скажут, и это снижает шансы, что нас найдут.

– Пожалуй, и я не очень любил Агафокла, – пожав плечами, признался Клит. – В любом случае, теперь уже ничего не поделаешь. Будем надеяться, что у Гиппократа есть другие заботы, кроме мести за убийство своих слуг.

Разговор затих. Вскоре они добрались до снятой Клитом комнаты. Сиракузец пошел вперед и, никого не обнаружив, махнул им рукой. Они поднялись по шаткой лестнице, не показавшись на глаза хозяину.

– Чем меньше он будет знать, тем лучше, – сказал Клит Ганнону, вводя его в тесную темную каморку, где было лишь две койки, стол и стул. У крохотного окошка, выходившего на улицу внизу, стоял ночной горшок. – Не очень шикарно, но сгодится.

– Спасибо, – рискнула выговорить на плохом греческом Элира.

– Простите, что была резка с вами, – сказала Аврелия. – Я очень благодарна за помощь. Эта комната, может быть, и не очень просторна, но она наша, и мы на свободе. Вы не представляете, как сильно мы хотели сбежать оттуда.

Клит в ответ наклонил голову и сказал Ганнону:

– Оставляю вас здесь.

Приятель схватил его за плечо.

– Прими мою благодарность, брат, – и шепотом добавил: – Нам нужно похоронить, а лучше кремировать ребенка. Как думаешь, это возможно?

– В стенах города? У тебя когда-нибудь бывают задачи попроще? – Клит вздохнул. – Ладно, предоставь дело мне. Поговорим позже… или завтра.

Когда Клит ушел, Ганнон положил Публия на одну из коек.

– Мы устроим ему похороны, как только будет возможно.

На Аврелию снова снизошло спокойствие.

– Что теперь?

– Не знаю. Много зависит от того, как отнесется к этому Гиппократ.

Лучше всего остаться здесь, решил он. Да и куда можно податься? У него в Сицилии нет друзей, кроме Клита.

– Может, стоит покинуть Сиракузы? – спросила Аврелия. – Известно, что есть тайные тропы, ведущие из города.

Юноша закашлялся.

– Вероятно, дойдет и до этого, но пока нам лучше оставаться здесь.

– Потому что нас будут разыскивать?

– И поэтому тоже. А еще потому, что Ганнибал послал меня служить Эпикиду, – чувствуя неловкость, ответил Ганнон и с еще большей неохотой добавил: – и Гиппократу.

Женщина ничего не ответила, что усилило его неловкость, и карфагенянин подумал, что, может быть, она не хочет быть с ним. Может быть, она хочет только воссоединиться со своим мужем, чтобы вместе скорбеть об умершем ребенке. Ему следует уважать это желание.

– Через пару дней все успокоится. Я постараюсь найти лодку, которая отвезет вас к римским позициям. Там позаботятся, чтобы ты добралась до своего мужа, – уныло проговорил он.

– Луций, наверное, умер. Но даже если и нет, я не вижу смысла возвращаться к нему. – Она подошла к Ганнону и одну за другой положила руки юноши себе на плечи. – С тех пор как ты появился у нашего дома в Капуе, я хотела быть только с тобой.

Сердце Ганнона отчаянно застучало. Смутно сознавая, что Элира отошла к окну, чтобы не мешать влюбленным, он обнял Аврелию и глубоко вдохнул ее запах.

– О, боги на небесах! Вот о чем я всегда мечтал. Жаль, что все получилось таким образом. После всего случившегося…

Аврелия приложила палец к его губам, чтобы он ничего не говорил, и прошептала:

– Обними меня. Когда я здесь с тобой, то чувствую себя в безопасности.

Известие о смерти двух стражников и побеге Аврелии и Элиры дошло до Гиппократа вскоре после того, как Ганнон вернулся в казарму. Говорили, что правитель в ярости, но, к облегчению Ганнона, его гнев не перешел в энергичные действия. Патрули в городе на какое-то время были удвоены, и множество городских беспризорников были схвачены и подвергнуты пыткам, но этим все и ограничилось. Со временем Ганнон заключил, что Медведь и его дружки остались на свободе, а если и были схвачены, то не могли сказать ничего такого, что поставило бы под удар его или Клита. Аврелия и Элира оставались в безопасности в своей комнате.

На третий день Клит рассудил, что не будет большой опасности, если Ганнон выведет возлюбленную за городские стены, чтобы кремировать Публия. Он заранее проверил список часовых, чтобы там не оказалось тех, кто задержал Ганнона по его прибытии. Если его с Аврелией остановят, можно сказать, что они муж и жена, с ними заболевший сын, а Элира – служанка. После побега Аврелия вновь обрела душевное равновесие, но, отправившись вместе с Ганноном и Элирой в скорбный путь, не выдержала.

– Если бы и Квинт был здесь, – шептала она.

Ганнон беспомощно посмотрел на нее.

– Он здесь, в Сицилии, – сказала она, разразившись потоком слез и прижимая к себе сверток с малышом.

Элира тоже заплакала. Ганнон инстинктивно подошел, чтобы обнять Аврелию, но из страха, что она может счесть его порыв неуместным, остановился. Впрочем, немного погодя он ее все-таки обнял. Она не остановила его, и так Ганнон пошел рядом, положив руку ей на талию. Чувствуя прилив печали, что не видел ребенка живым, он все время поддерживал ее. Казалось нелепо, что Квинт где-то здесь на острове, но, по крайней мере, они никогда не встретятся. Ганнон не хотел такой возможности, особенно учитывая свои чувства к Аврелии.