Никогда Квинт не видел Перу таким поникшим.

– Ладно.

– Мы поняли друг друга.

Коракс посмотрел на своих солдат, как будто ничего не произошло.

– Салют центуриону!

Квинт и остальные гастаты с готовностью повиновались. Пера едва заметил их салют.

– В свою палатку, – скомандовал командир. – Колонной по два.

Отряд двинулся; все по-прежнему не верили в происшедшее. Солдаты избежали угрозы казни, а также шантажа. И план, который вроде бы только что рассыпался в пыль прямо у них на глазах, чудесным образом удался. Однако Квинт заметил, какой взгляд чужой центурион бросил на Коракса. Их командир получил нового врага. Но юношу не так уж это озаботило. Коракс был более чем способен справиться с такой сортирной крысой, как Пера. Он только что это доказал.

Настроение Квинта улучшалось с каждым шагом.

К тому же теперь Пера вряд ли будет его беспокоить.

– Напомни еще раз, зачем мы так делаем, – пробормотал Ганнон.

– Чтобы порадовать богиню – и, конечно, потому что это безумие. Ты ведь потому и пошел со мной, правда? – Клит тихо рассмеялся.

Они стояли в тени у сиракузских главных южных ворот, огромного сооружения более чем в три человеческих роста и защищенного с обеих сторон мощными башнями. Ганнон посмотрел на стоявших рядом пятнадцать лучших солдат Клита. Они держали трех оленей и внушительного размера кабана, приготовленных в жертву. Олени уже перестали биться, стараясь освободиться от веревок, но кабан был совсем из другой породы. Связанные ноги и то, что его подвесили на толстом шесте, который несли четыре человека, не мешало животному биться и злобно визжать. Периодически от его рывков кто-нибудь из четверых терял равновесие, и все пошатывались.

– Страже весело, – хмуро проговорил Ганнон, – но когда мы окажемся за стенами, это будет кровавое зрелище. Римляне наверняка услышат этого шумного ублюдка.

– Они решат, что демон пришел по их души, – с усмешкой ответил Клит и поправил длинный, завернутый в кожу груз у себя на спине.

Ганнон подавил любопытство. Он уже спрашивал, как все произойдет, но сиракузец только подмигивал и ничего не говорил.

– Может быть. А может быть, вышлют дозор посмотреть, что делается.

– Можешь не идти, друг мой.

Уязвленный, Ганнон нахмурился.

– Хорошо, я больше не жалуюсь. Будем надеяться, дело стоит того, а?

– Кто мы такие, чтобы спорить с высокой жрицей Артемиды? Она заявила, что ничто так не может порадовать богиню, как великое жертвоприношение на стыке болот, суши и моря. Видишь ли, Артемида ничего так не любит, как перемены.

Клит посмотрел на шедшего с ними седобородого жреца.

– Звучит заманчиво.

Ганнон подавил свои опасения. Не ему, чужестранцу, судить, разумно ли пускаться ночью с бунтующим кабаном за пределы защитных стен, не ему решать, где должно состояться жертвоприношение, и какие животные обычно посвящаются Артемиде. Но если все это так важно, почему здесь нет и самой жрицы? «Хватит думать, – подумал он. – Лучше просто получить удовольствие от этого безумия». Не вызывало сомнений, что сумасшедшее ночное предприятие взывало к безумной стороне его натуры – той, которая однажды заставила без оружия напасть на троих вооруженных бандитов, чтобы спасти жизнь Квинту, брату Аврелии. Где-то теперь Квинт? Где-нибудь тут, в римском лагере, в окружении товарищей… Ганнон ощутил укол зависти.

Эпикиду понравится их мероприятие – успешное жертвоприношение Артемиде, богине охоты, в первую ночь трехдневного праздника в ее честь. Это продемонстрирует, что его продолжающаяся оборона Сиракуз одобряется богами. Жителям города понравится легенда – как дерзкий отряд солдат прокрался за стены и принес жертву Артемиде прямо под носом у римлян. Это поднимет боевой дух, несколько упавший за зимние месяцы. А если не получится? По крайней мере, рядом Клит, настоящий друг. Ганнона кольнуло чувство вины. Аврелия возмутилась бы от одной мысли о такой опасной миссии, поэтому он ничего ей не сказал.

– Я даже не собираюсь спрашивать, как были пойманы жертвенные животные, а потом принесены в город так, что римляне ничего не заметили, – сказал он.

– Живя близ Эвриала, ты бы должен был догадаться. Эпикид послал лучших сиракузских охотников, они вышли и вернулись через туннели.

– Боги, но как это было рискованно! Если б их обнаружили, римляне взяли бы город.

– И все же они остались незамеченными. – В дыхании Клита сильно чувствовалось вино. – Богиня улыбнулась охотникам, как сейчас улыбается нам. Именно она обеспечила столько облаков на небе.

«Я бы лучше положился на наши мечи и оружие твоих солдат», – подумал Ганнон и вознес молитву Баал-Сафону, прося позаботиться о них и утихомирить кабана или сделать римлян глухими к его протестам. Юноша ощутил беспокойство и попросил у Артемиды прощения за то, что он, иностранец, обращается к своему божеству. «Я не хотел проявить неуважения, Великая Охотница», – извинился он про себя.

Сверху послышался тихий свист. Подошел начальник стражи – крепкий ветеран в помятом шлеме.

– Все чисто. Никаких признаков римлян с восхода солнца. Идите, и да хранят вас боги. – Он понизил голос, чтобы не услышал жрец. – Пырните проклятого кабана и от меня.

– Обязательно, – усмехнулся Клит.

Начальник стражи сделал знак шестерым солдатам, стоявшим у ворот, и они, согнув спины, сняли огромный деревянный брус с удерживающих скоб. Отложив его осторожно в сторону, они открыли одну створку ворот, которая, к удивлению Ганнона, отошла почти бесшумно.

– Мы смазали петли специально для вас, – шепнул начальник, чуть улыбнувшись. – Мы запрем ворота, но будем готовы к вашему возвращению. Не забудьте условный сигнал, чтобы вам открыли.

– Два коротких свиста, потом длинный и еще три коротких, – сказал Клит.

– Верно. Удачи.

Сиракузец взглянул на Ганнона, тот дал знак, что готов. Жрец потуже запахнулся в плащ и кивнул.

– Следуйте за мной, – тихо велел Клит солдатам.

Кабан как будто почувствовал опасность в том, что они выходят из города, и его крики удвоились. Ганнону хотелось перерезать ему горло от одного мохнатого уха до другого, но он сдержался. Если он даже по-настоящему не верил в Артемиду, не стоило ее сердить. Как и многие божества, Охотница была известна своей обидчивой и непостоянной натурой.

С Клитом, Ганноном и жрецом во главе они выскользнули на дорогу, идущую на юг, к деревням на мысе Пахин, юго-восточной оконечности Сицилии. В мирное время дорога была оживленной, но теперь никто не топтал ее покрытой гравием поверхности, кроме случайных ночных лазутчиков или какого-нибудь римского гонца.

Уже привыкнув к темноте, карфагенянин уставился во мрак впереди себя. Он ничего там не видел, да и неудивительно. Из-за болот, протянувшихся до самых городских стен, вражеские укрепления здесь были дальше от города, чем на других участках вокруг города. Ганнон не расслаблялся ни на мгновение. Визг кабана был явно слышен за десять стадий, отделявших их от тысяч легионеров. По словам Клита, рекомендованное жрицей место находилось примерно на трети этой дистанции. Оставалось надеяться, что они доберутся дотуда, прежде чем римляне успеют отреагировать на необычный шум. Кабан хрюкал и мотал головой, отчего несших его людей шатало из стороны в сторону.

– Глупое животное, – сказал один из них, попытавшись пнуть его, но промахнулся.

Кабан возобновил свои крики, перемежая их хрюканьем. Клит снова рассмеялся, и Ганнон улыбнулся. Может быть, римских часовых напугает этот чудовищный шум.

Они довольно далеко прошли по прямой дороге, которая была достаточно широка, чтобы могли разъехаться две повозки. В данных обстоятельствах следовало поспешить, подумал Ганнон. Быстро туда – сделать дело – и обратно. Вот и всё. Он еще раз осмотрел дорогу впереди. Ничего. Над волнами слева прокричала ночная птица. Ей ответила другая, потом еще одна.

– Здесь, – вдруг сказал жрец.