Когда они дошли до дальнего конца переулка, Урций не сдержался.

– Ну и ублюдок же ты! Я тебе это припомню, – предупредил он, пытаясь отчистить сандалии от экскрементов.

– Попробуй, – ответил товарищ, радуясь хоть какому-то развлечению.

Ныряя, где можно, в переулки, они заметно продвинулись вперед. Стук металла по металлу и человеческие крики приблизились. Креспо ощутил, как живот сжался, что всегда бывало перед боем. Он посмотрел на Урция, который облизывал губы.

– Скоро, а? Когда нас так много в стенах, у сиракузцев кишка тонка драться.

– Будем надеяться.

Похоже, Урций тоже не рвался в бой, потому что его взгляд скользнул в сторону.

– Смотри! Винная лавка. И дверь открыта… Почему бы не зайти? Один глоток. Снять напряжение.

– Давай. Почему бы и нет? Битва может немного подождать, – ответил Квинт.

Вино могло притупить воспоминания о том страшном и отвратительном, что он сегодня увидел.

Но то, что они увидели внутри, прогнало все мысли о вине. За стойкой скорчился человек, его голова упала на грудь. Одна рука прикрывала живот, сочившаяся меж пальцев кровь залила кольчугу и окрасила птериги в алый цвет. Поблескивающий красный след на полу тянулся к его ногам, отметив путь от того места, где его закололи. Это был Коракс. Квинт оглядел помещение, но никого не увидел. Выплевывая проклятия, он подошел к командиру. Урций был в шаге за спиной. Они опустились на колени и переглянулись.

– Он мертв? – прошептал Урций.

Квинт пощупал щеку Коракса. Она была холодной, но не мертвенно холодной. С великой осторожностью он приподнял центуриону голову. С низким звоном шлем Коракса коснулся стены. Центурион застонал, и его веки дрогнули. Квинт и Урций снова переглянулись, на этот раз с надеждой.

– Центурион, – тихо позвал Квинт. – Ты меня слышишь?

Коракс снова издал стон.

– Должен был… Должен был знать…

– Это я, Креспо. И Кувшин здесь.

Чуть погодя центурион открыл глаза.

– Снимите шлем. Он будто свинцовый.

Квинт поспешно отстегнул ремень под подбородком и снял шлем у него с головы. Войлочный подшлемник центуриона промок от пота.

– Так лучше, – пробормотал Коракс.

– Дай, я посмотрю твой живот, – предложил Квинт и потянулся к пряжке его ремня.

– Отставить. – В голосе Коракса послышался прежний металл. – Со мною кончено.

На этот раз общим чувством Квинта и Урция было отчаяние.

– Хочешь пить? – спросил юноша.

– Нет. – Коракс умудрился усмехнуться. – Какая ирония – умереть в винной лавке, даже не попробовав, что тут есть… Да, Креспо, ты был прав. Я должен был знать.

Черный страх прокрался Квинту в живот, но он не посмел его озвучить.

– Не понимаю.

– Этот пес Пера – убийца.

Раскаленная злоба затмила молодому гастату зрение. Он услышал голос Урция:

– Это сделал Пера? Не сиракузцы?

– Пера. Это был Пера. Он заманил меня сюда простой уловкой – пообещал лучшее вино, какое он когда-либо пробовал. Как дурак, я отослал солдат, сказав, что найду их после. – Коракс закашлялся, его дыхание вырывалось с хрипом. – Он ударил меня, как только мы остались одни. Я ничего не успел сделать.

Квинту хотелось разыскать Перу и разорвать его на куски, но он чуял нутром, что центурион давно скрылся.

– Зачем он это сделал?

– Потому что… Потому что был у меня на поводке. Он боялся, что Марцелл узнает, что он моллис.

Друзья в потрясении одновременно разинули рот. Любить другого мужчину считалось в войске преступлением. «Пера также ненавидел Коракса за то, что тот защитил меня», – решил Квинт. Его терзала вина.

– Никогда не думал, что меня убьет другой центурион…

Голос Коракса затих. Квинт уже подумал, что он умер, и горячие слезы потекли у него из глаз. Урций был в схожем состоянии.

– Это был лучший центурион во всем римском войске, – прошептал он.

Раненый сделал неровный вдох, по-видимому, набравшись сил.

– Вы оба хорошие ребята. Обещайте, что расквитаетесь с Перой за это. Противно думать, что злодеяние сойдет ему с рук.

– Я убью Перу, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни, – поклялся Квинт.

– И я тоже, – свирепо сказал Урций.

Удовлетворенный, мужчина закрыл глаза, а через какое-то время поежился.

– Мне холодно.

Солдат не мог найти в комнате ничего, что могло бы заменить одеяло, но когда снова посмотрел на Коракса, было уже поздно. Центурион перестал дышать. Его глаза снова открылись и остекленели. Квинт пощупал ему пульс – пульса не было. Он нагнулся к губам Коракса, чтобы поймать вылетающую из тела душу.

– Он истек кровью. – Голос Урция прерывался от эмоций. – Истек кровью, как заколотая свинья.

– Этот вонючий шлюхин сын Пера заплатит за это, – сказал Квинт. – Даже если мне придется охотиться за ним всю оставшуюся жизнь.

– Ты будешь не один.

Оба заплакали. В этом не было стыда. Они через столько прошли вместе, и Коракс всегда вел их. Он был постоянной составляющей их жизни, как огромный риф, о который разбиваются бесконечные волны. Как бы ни была тяжела ситуация, они могли положиться на Коракса. Катастрофы Тразименского озера, Канн и не так давно Сиракузы не поколебали его решительности. А теперь он умер – вот так… Его убил один из своих. «Как бессмысленно, – с горечью подумал Квинт. – Пера должен умереть».

Немного обуздав свой гнев, они уложили Коракса на пол пустой лавки и сложили руки ему на груди.

– Будем надеяться, никто из наших его не тронет, – сказал Квинт, зная, что некоторые солдаты не будут долго раздумывать, прежде чем взять превосходный меч командира.

– Если немного повезет, их больше заинтересует вино. Сиракузцы тоже не придут. Они слишком напуганы. Центурион останется здесь, пока мы не вернемся за ним.

Он печально кивнул.

– Да. Нужно найти остальную манипулу. Сказать им, что случилось.

– Только боги спасут Перу, когда мы расскажем ребятам. Они захотят разрывать его кусок за куском.

– Если повезет, мы наткнемся на него где-нибудь. Я пожертвую Фортуне быка, если мы убьем подлеца сегодня, – поклялся Квинт.

– Пусть будет два. А если не найдем его – что ж, пожертвуем сиракузцами, – нехорошо засмеялся Урций.

Квинт и сам испытывал те же чувства. Ему не хотелось убивать безоружных сиракузцев, но если в грязи будут лежать вражеские солдаты – другое дело. Это не вернет Коракса, но зато даст выход переполнявшей его злобе. Некоторым диким образом, возвращаясь к древним временам, это могло бы считаться жертвоприношением в честь центуриона. А потом Квинт хотел выпить вина – больше, чем когда-либо пил в жизни.

Позднее, если Пера еще не мертв, он с Урцием и другими, кто захочет участвовать, начнут составлять план. Дело в том, что им, рядовым солдатам, придется самим решать этот вопрос, потому что не было возможности доказать, что сделал Пера. То, что товарищи, несомненно, захотят помочь, не очень облегчало боль Квинта, она тяжким грузом давила ему на грудь, но хотя бы позволила ему сосредоточиться на настоящем, и за это он был благодарен. Иначе он бы пропал. Продолжай дышать. Продолжай шагать. Делай так, как хотел бы Коракс. Оставайся жить.

Сначала Ганнон и Аврелия продвинулись не далеко. Юноша планировал идти вдоль южной стены города, где она змеилась вдоль гор от крепости Эвриал к морю. Стадий через пятнадцать придется спуститься по склону вниз, в окруженный стеной пригород Неаполь, где Ганнон надеялся найти убежище. Однако если он уже пал, то не так далеко Ахрадина с ее мощными укреплениями. План казался превосходным, но, к возрастающему разочарованию Ганнона, не он один имел такой план. В трех стадиях узкая немощеная улочка в тени высокой стены была забита людьми. Тут двигались целые семейства – дедушки и бабушки, матери и отцы с перепуганными детьми, взрослые несли на спине самое ценное из своего имущества. Собаки – семейные любимцы – бегали меж группами, сопя носами и непрестанно лая. Один оптимист решил взять с собой жирную свинью на веревке. Она хрюкала, выражая недовольство толпой. Ганнон рассмеялся, когда чушка вскоре решила, что с нее хватит, и убежала в переулок, оставив хозяина бессильно ругаться с обрывком веревки в руке. Лавочники и ремесленники пробирались, сгибаясь под тяжестью товаров, инструментов и, судя по звону, мешков с деньгами. Двое купцов даже нагрузили доверху запряженные волами повозки, которые перегородили почти всю улицу.