— Разумеется, — Говард Альтман собирался было добавить «Дерек», но вместо этого почтительно произнес: — Предельно ясно, мистер Олсен.

— Рад слышать. Что-нибудь еще?

Говард намеревался рассказать боссу, что в среду к Крамерам заходила Каролин Маккензи и расспрашивала о своем пропавшем брате, но потом понял, что это будет ошибкой. В своем теперешнем настроении Олсен мог рассердиться, что ему сразу не сообщили, и обвинить Говарда в том, что тот якобы не способен отделить важное от пустяков. Кроме того, все последние десять лет, стоило Олсену заговорить об исчезновении Маккензи, он всякий раз свирепел — лицо становилось красным, он переходил на крик. «Парень исчезает в мае, — обычно грохотал босс, — к тому времени все квартиры были сданы до следующего сентября. Мы лишились сразу половины арендаторов. Последний раз Маккензи видели в моем доме, вот родители и решили, что где-то на лестнице мог затаиться упырь...»

Говард поймал на себе изучающий взгляд босса.

— Похоже, тебя еще что-то гложет, сынок. Я прав?

— Ровным счетом ничего, мистер Олсен, — решительно заявил Говард.

— Отлично. Читал о пропавшей девушке? Как там ее зовут, Лизи Эндрюс?

— Да, читал. Очень прискорбно. Как раз перед выходом из дома я посмотрел новости. Похоже, не остается надежды отыскать ее живой.

— Девушкам следует держаться подальше от этих клубов. В мое время они сидели по домам под материнским присмотром.

Говард потянулся за счетом, когда официантка положила его перед Олсеном. Подобный ритуал повторялся каждую неделю. В девяноста случаях из ста Олсен позволял ему оплатить счет. Когда был раздражен — платил сам.

Сегодня босс схватил счет.

— Я не хочу, чтобы Крамеры ушли, понял, сынок? Помнишь, как в прошлом году ты насолил смотрителю с Девяносто восьмой улицы? Тот, что пришел ему на замену, никуда не годится. Если Крамеры уйдут, то тебе, наверное, придется подыскать другую работу. Я слышал, мой племянничек снова болтается без дела. А ведь он не дурак, чертовски сметлив. Быть может, если он получит твое тепленькое местечко с бесплатной квартирой и высокой зарплатой, он станет уделять мне больше внимания.

— Я вас понял, мистер Олсен.

Говард Альтман был в ярости на своего работодателя, но еще больше он был в ярости на самого себя. Он все сделал неправильно. Крамеры нервничали, когда к ним явилась Каролин Маккензи. От чего? Ему бы следовало быть умнее и сразу выяснить, что их так расстроило. Альтман дал себе клятву вытрясти из них правду, пока не поздно.

«Мне нужна эта работа, — подумал он, — Нужна. И никакие Крамеры и Каролин Маккензи не заставят меня ее потерять!»

«Угасает надежда, что Лизи Эндрюс найдут живой», — прочитал доктор Дэвид Эндрюс бегущую строку новостей внизу телевизионного экрана. Он сидел на кожаном диване в кабинете сына, в квартире на Парк-авеню. Не в силах заснуть, он забрел в кабинет где-то перед рассветом и, должно быть, все-таки задремал, потому что вскоре после того, как стукнула входная дверь (это Грегг ушел в больницу делать обход), он вдруг понял, что укрыт одеялом, и оно аккуратно подоткнуто.

Теперь, три часа спустя, он по-прежнему находился в кабинете — то дремал, то смотрел телевизор. Надо бы принять душ и одеться, думал он, но от слабости даже не мог шевельнуться. Часы на каминной полке показывали без четверти десять. «Я все еще в пижаме, — думал он, — это никуда не годится». Он посмотрел на телевизионный экран. Что там недавно показывали? Должно быть, он это прочитал, потому что громкость была убрана.

Он нащупал пульт, который, как он помнил, положил на подушку, чтобы в любую секунду иметь возможность прибавить звук, если речь пойдет о Лизи.

«Сегодня воскресенье, — подумал он, — Прошло больше пяти дней. Что я чувствую в эту самую минуту? Ничего. Ни страха, ни горя, ни убийственной ярости на того, кто это с ней сделал. Сейчас, в эту минуту, я чувствую лишь опустошение.

Но так долго не протянется.

Угасает надежда. Не это ли я только что прочитал в строке новостей на экране? Или я все придумал? Почему фраза кажется такой знакомой?»

Из глубин памяти ворвалось воспоминание: его мать играет на пианино во время семейного праздника и все поют хором. В семье любили старые водевильные песенки. Одна из них начиналась словами: «Дорогой, я старею».

А Лизи никогда не постареет. Он закрыл глаза от нахлынувшей боли. Душевное опустошение прошло.

«Дорогой, я старею... Серебряные нити в золотистых прядях... Жизнь быстро угасает...»

«Угасает надежда...» Именно эти слова навеяли воспоминания о песне.

— Папа, что с тобой?

Дэвид Эндрюс поднял взгляд и увидел озабоченное лицо сына.

— Я не слышал, как ты вошел, Грегт, — Он потер глаза.— Ты знал, что жизнь быстро угасает? Жизнь Лизи, — Он замолчал, потом начал заново: — Нет, я ошибся. Это угасает надежда, что ее найдут живой.

Грегг Эндрюс пересек комнату, сел рядом с отцом и обнял его за плечи.

— Моя надежда не угасает, папа.

— Разве? Значит, ты веришь в чудеса. С другой стороны, почему бы и нет? Я в них тоже когда-то верил.

— Продолжай верить, папа.

— Помнишь, как твоя мама, казалось, пошла на поправку, а потом картина изменилась за одну ночь и мы ее потеряли? Вот когда я перестал верить в чудеса.

Дэвид затряс головой, стараясь привести в порядок мысли, и похлопал сына по коленке.

— Ты лучше за собой следи, ради меня. Ты все, что у меня есть, — Он поднялся с дивана.— Такое ощущение, будто я говорю во сне. Со мной будет все в порядке, Грегг. Я сейчас приму душ, оденусь и уйду домой. Здесь от меня абсолютно никакого толку. При твоем расписании в больнице тебе хотя бы дома нужно отдыхать, да и мне будет проще взять себя в руки в более привычной обстановке. Я попробую снова заняться делом, пока мы ждем новостей.

Грегг Эндрюс посмотрел на отца как профессионал, отметив черные круги под глазами, угнетенный взгляд, появившуюся за последние четыре дня невероятную худобу всегда стройного и подтянутого доктора. Он не съел ни крошки после того, как узнал про Лизи, подумал Грегг. С одной стороны, ему хотелось возразить против ухода отца, а с другой — он понимал, что отцу будет лучше в Гринвиче, где он три дня в неделю работал на добровольных началах в центре оказания срочной помощи и где он находился среди близких друзей.

— Я понимаю, пап, — произнес он, — И возможно, тебе кажется, что ты отказался от надежды, но я тебе не верю.

— А ты поверь, — просто сказал отец.

Через сорок минут, приняв душ и одевшись, он собрался уходить. В дверях квартиры двое мужчин обнялись.

— Папа, ты сам знаешь, у тебя найдется с десяток приятелей, которые захотят с тобой поужинать. Сходи с ними в какой-нибудь клуб сегодня вечером, — посоветовал Грегг.

— Если не сегодня, то, во всяком случае, очень скоро.

После ухода отца в квартире стало пусто. «Мы старались держаться ради друг друга, — подумал Грегг, — Пожалуй, последую-ка я собственному совету и загружу себя делами. Сначала — длинная пробежка в Центральном парке, а потом попытаюсь заснуть». Ночью он собирался совершить прогулку между «Вудшедом» и квартирой Лизи, где-то около трех, в то же время, когда она вышла из бара. Возможно, ему удастся отыскать кого-нибудь пропущенного полицией, с кем можно будет поговорить, думал он. Рой Барротт утверждал, что детективы в штатском каждую ночь обследуют территорию, но потребность помочь в поисках достигла у Грегга крайней степени.

«Пока отец был здесь, я бы не смог выйти из дома, — думал он.— Наверняка он увязался бы за мной».

День с утра выдался пасмурный, но когда Грегг появился на улице в одиннадцать, сквозь облака уже пробилось солнце, и Грегг слегка приободрился. Не могла его сестренка, смешливая, хорошенькая Лизи, погибнуть в такое прекрасное весеннее утро. Но если она жива, то где же она? Пусть это будет эмоциональный срыв или приступ амнезии, взмолился Грегг, преодолевая широкими шагами три квартала до парка. Оказавшись в парке, он решил направиться на север и вернуться, обогнув лодочную станцию.