У здравомыслящих людей, это вызвало чувство огромного облегчения. Не здравомыслящим надо напомнить слова сказанные еще в 39-м году с трибуны партийного съезда. Эти страны располагали населением в три раза больше, чем блок агрессоров, производили стали и электроэнергии в два раза, выпускали в четырнадцать раз больше автомобилей, добывали в пятьдесят пять раз больше нефти и производили в четыре раза больше продовольствия[636].

Пусть они ненавидят СССР, но зато они не вместе с Гитлером. Да, появятся еще неопровержимые факты торговли и сотрудничества их бизнеса с врагом, но империалистический мир в этот день не наступал на единственную коммунистическую страну единым фронтом. Что-то в мире начало меняться в этот день.

Вся Москва гудела слухами: наши взяли Варшаву и Кенигсберг. На стенах домов мальчишки старательно выводили мелом слова «На Берлин!»

Черные тарелки репродукторов и газеты сообщили скромнее: После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. На Белостокском и Брестском направлениях после ожесточенных боев противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять Ломжу и Брест. Взято в плен пять тысяч немцев, артогнем уничтожено триста танков. За два дня боев сбито сто двадцать семь фашистских самолета Война никого не застала врасплох. Враг просчитался. Он собирался поразить нас неожиданным, внезапным, злодейским ударом. И наткнулся на страну, единую и твердую, как гранит[637].

Очередь в военкомат, добровольцы. Они не желали оставаться в стороне. Те, кому военком отказал, искренне возмущались – как можно спокойно сидеть дома, когда дело может кончится без них. Они тоже хотят брать Берлин!

На следующей улице стояли очереди в сберкассу и магазины. Люди торопились снять деньги и купить про запас продукты, сколько можно унести.

Так было в столице, а где-то далеко от них под Брестом со стороны Митков, где наконец умолк последний до конца отстреливавшийся дот, в обгорелой и ободранной форме брели трое изможденных, покрытых копотью и пороховой гарью людей. Им шептали из калиток, умоляя бросить оружие, но в ответ они лишь исступленно орали: «Сталин дал, Сталин и заберет!»[638].

Они шли, отступая на восток и не слышали, как восторженно вещал за кадром еженедельного немецкого кинообозрения «Дойче Вохеншау» голос диктора. После перечисления числа населенных пунктов, очищенных от большевиков, всеобщий восторг вызвали и слова: «Взяты исключительные трофеи, запасы продовольствия: сорок тысяч тонн смальца, двадцать тысяч тонн шпика, пять тысяч тонн свиного мяса и целое стадо живых свиней. Наступление на Восточном фронте продолжается!»

Генерал от инфантерии Вальтер Шрот лишь качал головой, все сообщения о западне, устроенной большевиками на деле оказались грандиозной мистификацией, задержавшей взятие Бресте не меньше, чем на половину дня и позволившее русским отвести от города войска.

Город превратился в огромную транспортную ловушку для немецких частей. Войска смешались, вырывая друг у друга право пройти через переправы. Саперов материли, мостов не хватало, а еще больше ругали русских, будто специально устроивших здесь бедлам.

А те, кто это сделал еще отстреливались в цитадели, лежали около своих бетонных укреплений и на улицах Бреста, уже безучастные ко всему, но так и не побежденные в день двадцать второго июня сорок первого года.