Далее Ненашев начал старательно расписывать атаковавших его позиции немцев. Как красиво, тройка пехотных дивизий, усиленная артиллерией и на флангах квадратные значки, раскрашенные на манер песочных часов. Танковые корпуса вермахта ждали своего часа, чтобы развить успех лобовой атаки для броска на Париж. Тут же наметки действий по внезапному захвату мостов и выбору мест для наведения переправ.

Бред, абсолютный бред и дикие фантазии. Нет такого на французских картах. Вместо каши, дали бы комбату водки. Ох, не догадались успокоить больной разум.

Михаил усмехнулся и, решив размяться, быстро встал из-за стола. На столе грудой лежали папки с документами, где несколько бумаг требовали немедленного ответа.

Такая работа ему все больше в тягость. Эх, снова бы, в лихой рейд на финнов. На его лице появилась ностальгическая улыбка. Но на один миг, вспомнив ту кровавую ночь, Михаил поморщился. Лишали жизни они не только солдат, но и всех, кто встал на пути. Есть такая специфика работы у разведчика-диверсанта.

Нет, он не рвался вновь на войну. Елизарову хотелось ясности, ощущения, когда впереди враги, а рядом его друзья.

Потянувшись до хруста костей, капитан выполнил несколько быстрых и плавных движений, будто уходя от удара и сразу атакуя невидимого противника.

За окном багровый закат уступал время ночи. В небе заблестели звезды. Из окна наконец-то потянуло прохладой, а маятник стенных часов стучал все более успокаивающе мерно. Пора вернуться к другим делам, а с этим все.

Но когда Михаил бросил взгляд на перевернутый рисунок, сразу мучительно захотелось вызвать Ненашева и немедленно требовать от него объяснений. Он словно поймал его на невысказанных мыслях, заранее считавшихся в Бресте крамольными.

Группировку немецких войск, направленных на Брест, капитан сидя в камере, вскрыл очень точно. Словно читал не только их разведсводки, но и обладал другими источниками информации. Однако нет номеров дивизий и корпусов, а еще откуда-то на границе взялись мотомеханизированные части.

Именно они вызвали у Елизарова дрожь. Появление на границе танков означало одно – война.

Михаил решил утром, под предлогом проверки погранзаставы в Митках, обязательно заглянуть в палаточный лагерь Ненашева.

Если думать здраво, комбат упорно ищет контакта и, почему-то, с пограничниками. Эпизод со снарядами тоже характерен. Вот так сразу, первый раз зайти на склад, и тут же выявить факт вредительства? Явный бред! Он точно знал, что и где искать! Но как? Или все спланировано, задолго до появления Ненашева в Бресте?

Пока Елизаров рассматривал тетрадь, Максим предавался пороку. Аккуратно, и не в том объеме, что вынудил майора Ненашева однажды прервать карьеру.

Пусть и накрывал капитан обширную поляну ребятам из военкомата, но совсем в «драбадан» обратно придти не мог. Как-никак, у него в подчинении люди. Они сперва поржут, потом начнется злопыхательство за спиной.

Панов знал, что в мае сорок первого года в Красную Армию на сорок пять суток начали массово призывать запасников. То же происходило во время Чехословацкого кризиса, перед Халхин-Голом, освободительного похода, и во время войны с Финляндией.

Но вот какое дело, на этих сборах, прозорливо начатой и скрытой мобилизацией даже и не пахло. Восемьсот тысяч человек в войска брали в три этапа. С криками «Ура!», последние «партизаны» должны были разойтись по домам в октябре 41-го[195].

В Западном особом военном округе проведение сборов запланировано в двух стрелковых дивизиях из двадцати четырех. Десять тысяч человек, из сорока трех, отправятся именно туда. Еще пять с половиной тысяч – в укрепрайоны, а остальных – в «учебку», готовить по специальности.

Как раз про это намекал кадровику комбат в беседе.

Саша из документов хорошо знал, сколько планировали призвать и сколько призвали на самом деле – две разные цифры[196]. Даже сейчас нет военкомата стопроцентно выполняющего наряд. А «партизан» часто в штаты не включали. Дел-то на сорок пять дней, а весь учет на совести командира.

Вот и жили рядом с Брестом военные лагеря, они же сборы приписного состава из военнообязанных жителей города и области, точное число которых историей до сих пор не установлено.

К сожалению, Елизаров утром к комбату не попал. Готовилась очередная депортация, теперь уже членов семей антисоветского отребья, из Западной Белоруссии[197].

Каждая высылка, как головная боль для разведки пограничников, а после разделения их былой, единой конторы, возникло еще больше сложностей. НГКБ, как можно быстрей, старался доказать свою значимость и наращивал показатели.

А вот у них, далеко не всем агентам советская власть была родной матерью, а кто-то не имел безупречного прошлого.

В неблагонадежную категорию попали даже бывшие подпольщики из распущенной компартии и комсомола Западной Белоруссии. Люди, хлебом и солью встречавшие Красную Армию в сентябре 39-го года еще ранее оказались замечены в откровенной поддержке классового врага, предав идеалы интернационализма. Они заявили, что готовы поддержат любую силу, способную обеспечить целость страны[198].

Однако информаторов терять не стоило, как и лишать их близких родственников. Применишь к разведке классовый подход – останешься совсем без кадров.

Впрочем, бесперспективных и антисоветски настроенных, Михаил без всякого сожаления и мук совести отправлял в ссылку. Надо любить народную власть, давшую всем надежду на лучшую жизнь, бесплатное образование, медицину, работу. А трудности – это только вопрос времени.

Несознательные польские граждане возмущались, лишаясь домов, имущества и малой родины, где испокон веков жили деды и прадеды. Глупцы, погрязшие в мелкобуржуазном мещанстве. А стоило бы ценить гуманность новой власти!

Своих буржуев мы извели под корень, а вас решили трудом перевоспитать. Не все отправятся в лагеря, многие будут расселены подальше от границы[199].

Радоваться надо: в ваших домах теперь детские сады, клубы и поликлиники. Ну, а в тех, что поменьше, живут строители новой жизни.

Да и везут спецконтингент на запад, пусть под конвоем, но не как заключенных. Двадцать-тридцать человек, вместе с детьми, должны разместиться в товарном вагоне, заранее приспособленном для перевозки людей и утепленном по-зимнему.

Для громоздких вещей, плюс четыре товарных вагона, а еще медицинский изолятор и вагон-ларек. В пути, раз в день надо выдать горячую пищу и восемьсот граммов хлеба на человека. С ними двадцать два человека охраны, врач, фельдшер и две медсестры.

Так, гласила, составленная умными людьми, инструкция.

Но в жизни случалось всякое.

Иногда забирали, чуть ли не в белье, а иногда вместе с положенными сто килограммами вещей и продуктов на семью. То пешком, то довозя имущество на подводах прямо до станции или вокзала.

И на конечном пункте, все зависело от сознательности местных властей. Могли и в болото загнать, лес валить, селя в барках и землянках. Или в более-менее сносном жилье, гарантируя работу и заработок[200].

Добравшись до Брестского управления то ли НКВД, то ли НКГБ (два новых карающих органа), так и не смогли выжить друг друга из одного здания, ведя тихую войну за помещения, Михаил быстро нашел знакомый коридор и открыл нужную дверь.

Старший лейтенант госбезопасности Василь Рукусь, молча сделал приглашающий жест посетителю. Занят человек – допрашивает очередного перебежчика в стиле «туда-обратно». Вроде как на советской стороне захотел жить, а спустя полгода передумал и рванул обратно. Михаил покачал головой, живут по обе стороны реки одни и те же люди, но каждый уверен, что счастье именно на противоположном берегу.