Основы тех методик Панов и собирался вложить в голову Иволгина. Ну, а люди, уверенные в правоте собственного дела и защищающие свой народ, станут только сильней.

— Зачем ты мне все именно так рассказал? Душу захотел излить, а потом вновь взяться за старое? Неужели, нравится, когда окружающих тошнит от твоих слов? Честно скажу, прочитал бы я такое на фронте, тут же приказал тебя прилюдно расстрелять, как человека, вредного для дела. Нельзя так учить людей воевать и защищать собственное отчество.

Иволгин хотел было вспыхнуть, но капитан сердито хлопнул ладонью об стол.

— Сиди! Откровенность за откровенность. Скажу тебе, что случилось на финском фронте, сразу после твоего попадания в госпиталь. В бой послали лучшие части, оценки политучебы у них зашкаливали вот здесь, — Максим, с плохо сдерживаемым раздражением провел ребром ладони по своему горлу. — Результат: лишь в одном полку сто пять самострелов, дезертирство, самовольный уход с поля боя, брошенное оружие. И паника у командиров и бойцов, когда что-то пошло не так. Когда враг начал работать не по словам из лекций и политзанятий. Мало того, психовать начали, убивать командиров[76]. Вот таким хладнокровным стрелком, может стать перепуганный боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Алексей удивился, но потом вспомнил, как чернели лицом в ленинградском госпитале раненые при расспросах «как там? бьем мы финна?» Ох, как комбат зло вывернул цитату из той статьи в «Пропагандисте и агитаторе».

— А вы откуда знаете, товарищ капитан? Нам ничего такого не рассказывали.

— Читал секретные отчеты и доклад товарища Мехлиса. Неужели ты еще не понял, из-за чего в мае сорокового весь стиль политработы работы в армии решили поменять, — у замполита глаза стали круглыми, и Ненашев улыбнулся.

В прошлом году у кого-то наверху крыша поехала в верном направлении. Оценив результаты войны с Финляндией, руководство принялось внушать вооруженным силам мысль, что Красной Армии неплохо бы защитить страну победившего пролетариата, а после начать разбираться с интернациональным долгом[77].

Но только тем перемены и ограничились. Не овладела быстро мысль широкими массами.

— Что, товарищ армейский комиссар так прямо и написал?

— Не процитирую буквально, но выразился он примерно так: наша молодая, не обстрелянная армия первый раз вступила в современный бой. Всякие разговоры о непобедимости есть зазнайство, верхоглядство, что ведет, — Ненашев замялся, вспоминая и случившийся в 90-е «одним полком целый город», — к отдельным поражениям и временным неудачам. А последние указания, оценивающие политику Германии, до вас довели?

Иволгин не только покраснел, но и вспотел. Нет, не ожидал он такого от капитана. Вроде человек беспартийный, но был посвященным в курс комиссарских дел, даже больше Печиженко. То директивное письмо пришло в начале мая и считалось жутко секретным. Предстояло потихоньку начать клеймить фашистский режим Германии[78] и готовиться к справедливой наступательной войне[79]. Пока разрешены лишь намеки и надо продолжать поддерживать текущее официальное мнение.

Но как все делать – никто не представлял, а случай с редакцией «Комсомольской правды» заставил насторожиться. Пусть сверху явно скажут, чего хотят. В статье «Учение Ленина-Сталина о войне» автор забыл назвать англичан «поджигателями войны». И, какой кошмар! В Лондоне немедленно приветствовали «знаменательную перемену в советской политике». Народ полетел с должностей…

Ненашев покачал головой. Компанию против фашизма едва успели вновь начать, когда наступило утро 22 июня.

— Ага, вижу, довели. Но открыто вести пропаганду против агрессора запретили. Хорошая мы будем пара. Беспартийный капитан, батальон которого сажают в доты прямо напротив немцев. Политрук, днем рассказывающий про великую дружбу, а по ночам распускающий слухи о неизбежной войне с Гитлером. Зубной порошок взять не забудь.

— Это еще зачем?

— Бойцов по ночам будешь мазать, как в пионерлагере. Кому в ухо шепнул, сразу поставил отметку, чтоб, я как командир утром видел охват личного состава твоей политработой. М-да, тут впору или крестик снять, или трусы надеть.

— Михаил Дмитриевич, вы же сами сказали…

— От слов не отказываюсь. Сужу с позиции красноармейца, по житейской логике, применительно к нашим задачам, и не понимаю – зачем бойцу УРа надо обязательно готовиться наступать на чужую территорию? Или умники придумали, как к бетонной коробке гусеницы приделать? Будете по бумажке говорить, так народ смеяться начнет и задумываться о наличии у комиссара мозгов под фуражкой. Подрывать начнете и мой убогий авторитет. А оно мне надо? Я тогда лучше, как все, над вами хихикать буду. Вычеркну, как балабола, из личного списка! Дошло, почему бумага в окно улетела?

— Так что же мне делать! — воскликнул Алексей, логика у Ненашева, несмотря ехидный тон, казалась убойной.

— Рупор изо рта вынуть! — сердито сказал Максим – Решил стать учителем, так им и будь. Считай, что «ученики» чуть возрастом постарше и поумнее. Кто-то тут рассказывал, что после агитации «за колхоз» решил ночевать в комнате без окон. Подумать только! Гранаты боялся от наших несознательных советских граждан[80]. Ты ни в чем их не убедил, сердце словом не зажег и уважения не вызвал! Лепил казенные слова! А ведь хотел по-другому, верно? Чтоб так: махнул рукой и весь отряд за тобой, как один человек пошел!

Иволгин кивнул, начиная понимать, к чему клонит его командир. Попав в армию и желая быть как все, он незаметно растерял все, что умел в гражданской жизни, забывая к чему стремился. А ведь его хвалили за терпеливое отношение к людям и звали работать в далеко не худшую школу.

— Вот и сделай сначала так, чтобы лично тебе в спину не выстрелили, добейся уважения. Слова официальные быстро пробубнил, это наши люди поймут, и за работу. Дел, что ли у тебя других нет, — Максим открыл устав, но свистеть от удивления не стал. Пункт о ведении политработником «контрразведывательной работы» исчезнет не скоро.

Это не шутка, черным по белому Иволгину поставлена задача: оградить вверенное подразделение от проникновения или появления там шпионов, диверсантов и вредителей[81].

— А вот с этим помогу, — карандаш Ненашева, спокойно пропустил мутный пункт и остановился напротив строчек, где говорилось о воспитании у бойца беззаветной преданности к партии, к социалистической родине и духе пролетарского интернационализма.

Подчеркнув слова «преданность» и «Родина» Панов продолжил:

— Вот тут ты как раз надорвался и неправильно себя повел.

— Объясните, товарищ капитан?

— Был на Руси такой генерал Драгомиров, знаешь?

— Фамилию помню, но читал только Суворова: глазомер, быстрота, натиск…

— Да ты и Александра Васильевича, наверняка, лишь по брошюре знаешь. Четыре, четыре тома слов и писем у него! А Драгомиров, это «учить тому, что нужно на войне». Теперь понял, чьи цитаты наш нарком обороны в блокнотике носит. А чтобы в лицо знал, найди на картине Репина, где запорожцы пишут письмо турецкому султану, атамана Сирко.

— Да, ну?

— Читай дальше, — Ненашев на листе бумаги быстро нацарапал несколько фраз: «в одном занятии, одна мысль», «не надо слов из умных книг», «вместо рассказа – пример и показ» и еще десяток пунктов, взятых Тимошенко вновь на вооружение Красной Армии в последнем предвоенном году.

Панов решил начать с основ и продолжил:

— Мы финнов одолевать стали, когда так вновь начали работать. Друг на друга полагались, помня традиции. Мне не веришь, ребят из сорок второй дивизии расспроси. У генерала Азаренко. Так что решайся – мы вместе, по-настоящему готовимся к войне или держись от меня подальше.