— Черт, неужели всех положил?

— Никого. Темно. Ползают еще где-то. Иду через поле – смотрю, тащат трое что-то тяжелое в ту сторону. Окрикнул, а один возьми, да и начни стрелять.

— Направление примерно показать можешь? Ага, вон там? Глаза прикрой, подсвечу обстановку, — Максим запустил осветительную ракету. Враг должен ослепнуть на пару секунд, а они его – разглядеть. Главное, в рощу бы не ушли.

Но, оказалось, в рощу никто уходить и не думал.

Сбоку послышался шорох и последовал выстрел. Враг тоже не дурак, и предпринял свой обходной маневр. Похоже, надеялись покончить с единственным противником и уйти обратно вглубь советской территории.

И тут их попробовали взять в ножи. Пока невидимый стрелок отвлекал, двое подобрались совсем близко. Максим едва успел отбить блеснувшее лезвие и выпустил полмагазина в слишком быстро двигающегося врага. Того не снесло с ног и пришлось добавить кулаком с зажатым в нем пистолетом.

Грохот и вспышка выстрела прямо над ухом инстинктивно заставили схватиться двумя руками за голову.

— Капитан, ты как, оклемался? — Максима бесцеремонно трясли. Ракета еще догорала, тускло освещая местность.

— Живой, — капитан тяжело поднялся и поднес к глазам руку. Что-то темнело и капало – все же задел, зараза. Нашарил фонарик, луч которого выхватил лежащие ничком два тела, еще живых и спросил, — а где стрелок?

— Там, метрах в пяти, в траве. Он прицелился, а я его из "нагана".

Звон в ушах так и не прошел.

Максим внезапно понял, как нехорошо обиделся медведь, застреленный Дубровским прямо в ухо.

Он потряс головой. И это плотник саперов после пива? А если ему стопарик налить? Ненашева била дрожь, после опасности начался отходняк. Эх, грамм бы сто пятьдесят универсального антидепрессанта!..

Лежащее ближе тело забилось в предсмертном хрипе, и, после недолгой агонии с парой метаний, уткнулось лицом в землю. Поддавшись внезапному порыву, Ненашев поднял голову мертвеца, грубо схватив за волосы и осветил лицо.

Какие молодые интеллигентные, пусть и искаженные, черты лица. Жить ему еще и жить. Руки пока еще сжимают перебитую пулей трахею, не успевшая застыть кровь сочилась сквозь пальцы. Глаза широко открыты и брови высоко подняты.

Кровь, переставшая выходить из раны, покрывала грудь и руки, еще сжимавшие перебитую пулей трахею. На лице навсегда застыли широко открытые глаза и удивленно поднятые брови. Что же он видел перед смертью? Маму? Любимую? Незалежную Польшу? Так, он же видел этого парня тогда, рядом с вокзалом в Бресте.

Максима вывернуло. Вновь начал душегубить.

— Что, первый раз? — спокойно наблюдая за ним, спросил немолодой спутник.

— Именно так, первый. И черт с ним! Теперь угадываю с двух раз – чалдон или кержак?

— Казак, — с вызовом буркнул в ответ боец. Максим интонацию проигнорировал, товарищ спокойно завалил двоих. Или одного только вырубил? Послышался слабый стон.

«Ай, молодец», — думал капитан, оборачивая носовым платком кисть и сокрушаясь, что форму теперь придется стирать.

Успокаиваясь, Ненашев снял с трупа ножны и подобрал нож. Первый трофей.

Но, удивляясь самому себе, бережно прикрыл голову убитого валявшейся рядом шапкой.

После и принялся рассматривать следующее тело.

«М-да, в голову, наповал», ? капитан лишь поджал губы, рассматривая результат. Наган в твердой руке – это вещь, только результат безобразный.

Направил фонарик на раненого. Ну, хотя бы тут мужик в районе тридцати. Воевать с почти детьми как-то мерзопакостно. Луч фонаря высветил неестественно подвернутую ногу. Капитан пощупал чужое голенище сапога и услышал, как лазутчик слабо застонал. Очнулся, гад, но со сломанной голенью. Ничего себе, дяденька-плотник!

— И что будем делать с этим дерьмом? Пограничникам отдать или того…? — комбат провел пальцем себе по горлу. Было видно, что лицо задержанного начало стремительно бледнеть, а губы задергались.

— Больше трупов – меньше бумаг, — пояснил спутнику Максим. — Значит так, крались по полю трое злодеев, мечтая убить капитана Ненашева, а ты, спасая отца-командира, двух бандитов героически завалил. Только слышь, Федор, от тебя пивом несет, как из бочки, так что зажевал бы чем. А один покойник мой. На медаль потянет, а, может, и на отпуск. Идет, казак?

В ответ послышался легкий смешок.

— Идет, товарищ капитан, там еще где-то тюк, который к границе несли.

— Погоди, за собой уберу, — Ненашев вынул из ножен клинок.

Лежащий на земле человек позеленел и с ужасом, переводил взгляд то на одного, то на другого русского. Он был для этих двоих бездушной и ненужной им вещью. Перешагнут и пойдут дальше. Что у них голове? Почему их меньше всего волнует человеческая жизнь.

— Панове, только не убивайте! Все расскажу!

Артиллерист и сапер переглянулись.

— А зачем нам тебя допрашивать? — Максим зевнул и демонстративно примерился, как половчее вонзить, блеснувший металлом, клинок. — Не бойся, это не страшно. Даже можно успеть что-то пафосно крикнуть.

Капитан ткнул пальцем в печень лазутчика и пояснил, намерено перейдя на немецкий язык:

— Удар в это место вызовет смерть в течение минуты от болевого шока, а если вы окажетесь чересчур стойким, то умрете в полном сознании от внутреннего кровотечения.

— Я имею информацию для вашего командования и прошу сохранить мне жизнь. Вы не можете так поступить, вы же культурный человек, — скороговоркой выдавил тот.

Вот так, один маленький шаг, и маньяк-большевик превращен в прогрессивного европейца без всякой магии.

— О! Другое дело. Говорите по делу, проживете еще несколько минут.

В глазах поляка стоял ужас. Одно дело – геройски умереть в схватке, другое – остаться лежать заколотым, как свинья на этом поле. Пленивших его людей не интересовало ни его имя, ни фамилия. Даже то, что он знал, было для них пустым звуком. Потом возникла боль, капитан бесцеремонно стягивал поясными ремнями его руки и ноги, попутно сдирая часы. Еще один полезный трофей Ненашева, который пока нельзя носить.

— Ваш куратор из Абвера или гестапо недооценил ненависть русских к своей бюрократии. Я не хочу полдня писать объяснения, обойдусь трупом, рапортом и большой серебряной медалью бдительному солдату. А мы с солдатом уже договорились, — объяснял Ненашев дрожащему пленному ситуацию.

— А ну, что несли, где оставили? — жестко тряхнул лазутчика капитан, резко ударив по сломанной голени. — Отвечай! Сейчас пасть заткну, в собственных слюнях захлебнешься.

— Пленного сказали взять! Пропуском будет на ту сторону! Там он, около знака в поле! Не надо…, — взвыл нарушитель, но внезапно судорожно вытянулся в струнку и резко обмяк.

Да, переборщил, капитан. Затаился клиент без сознания. Эх, далеко еще Максиму до смершевских волкодавов. Избалован он цивилизацией и в ходе короткого допроса на ум ничего знакового, кроме утюга или пальника, так и не пришло. Ненашев нервно рассмеялся, чувствуя, как дрожь в теле проходит.

— Ну что, Федор, давай смотреть, кто попался нашим «несунам».

«Ох, эти вездесущие пограничники», — саркастически думал Максим, подсвечивая фонариком и распаковывая из мешка «своего» дознавателя.

— Ой, какая прелесть! Батенька, да как же вас так угораздило-то? — но тот, казалось, ничего не соображал, моргал и жадно глотал воздух освобожденным ртом. — До ветра, небось, вышли без конвоя?

Ну, не нравился Панову этот человек, хоть убей.

Капитан совсем развеселился и выпустил в воздух трехцветную ракету, обозначая место. На заставе должны понять сигнал, раз уж на выстрелы не среагировали.

Что-то долго там собираются, Максим машинально взглянул на часы. С момента, как он слез с мотоцикла, прошло около пятнадцати минут. А, вот и они – к комбату неслась тревожная группа пограничников.

Гауптман скептически посмотрел на коллегу-разведчика из Абвера. Зря ждет тех польских унтерменшей с советской стороны границы. Взлетевшая осветительная ракета на том берегу, несколько приглушенных расстоянием выстрелов и ночная возня на русской пограничной заставе, хорошо видимой днем с наблюдательной вышки, красноречиво свидетельствовала о неудаче.