Разумеется, Гермон незамедлительно принял Фегора. В нескольких словах шпион изложил престарелому патрицию Карфагена все: и то, что вернулся изгнанный в Тир Хирам, и то, что это он, Хирам, совершил ужасное святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку, и то, что вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил его в покои Офир.

Трудно представить себе, какое впечатление произвело все это на властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама.

Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась на прогулку и только сейчас вернулась домой. Патриций, прежде чем объясниться с Офир, решил допросить любимую рабыню Офир как соучастницу и посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были только Гермон, Фегор и чудовищных размеров негр, более походивший не на человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну.

Увидев негра, державшего в руках огромную плетку и зверски скалившего зубы, девушка задрожала всем телом.

– Где твоя госпожа? – спросил ее старик Гермон.

– В своих покоях, господин.

– Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были?

– Гуляли по городу.

– А потом?

– Госпожа пожелала покататься в лодке.

– Гур! Помоги ей разговориться! – обернулся Гермон к негру.

Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки.

Рабыня закричала истошным голосом.

– Ну? Говори!

– Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить… купила несколько почтовых голубей. Потом… Потом она привела в дом новую рабыню.

Гермон обратился к Фегору, с дьявольской улыбкой наблюдавшему картину истязаний.

– Что за прихоти? Дом и без того полон челяди, а Офир покупает какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу.

– Нет, нет! – вскричал обеспокоенный Фегор. – Новая рабыня ничего не знает. С ней совсем другое дело. Но, право, твой Гур только гладит, а не бьет.

Гур, уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом посыпались на плечи и грудь рабыни Офир.

– Говори! Все выкладывай! – кричал на несчастную Гермон. – Офир разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню?

Захлебываясь слезами, дрожа всем телом и с ужасом глядя на палача, девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском судне совсем недолго, а на борт гемиолы поднялась одна, оставив всю свиту внизу, в шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего не слышал.

– Убей меня, но я ничего больше не знаю! – кричала молодая рабыня, сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки.

Гермон видел, что от перепуганной до смерти рабыни больше ничего не добьешься.

– Уведи ее, – кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал:

– Теперь пойдем к моей приемной дочери. Постой. Сумеешь ты спустить в море, привязав, понятно, камень на шею, одну женщину? Я говорю о новой рабыне, которую привела Офир.

– Отдай ее мне, и она исчезнет! – шагнул вперед Фегор.

– Ну так следуй за мной!

Разгневанный старик поднялся на верхний этаж, где находились покои Офир.

– Кто там? Это ты, отец? – откликнулся за дверью серебристый голос Офир. – Войди, для тебя двери всегда открыты.

Старик перешагнул порог. Фегор, крадучись, словно кошка, прошмыгнул за ним. Увидев его, Офир нахмурила свои красивые брови.

– Я не знала, что ты не один, отец.

– Со мной Фегор. Ты его знаешь. Он и раньше бывал в моем доме.

– Да, знаю, – холодно ответила девушка. – Но что заставило тебя вводить чужого в гинекей?

Удар попал в цель: у карфагенян, как и у финикийцев, порог гинекея, женской половины дома, мог переступить только свой, но не посторонний. И Гермону, члену Совета Ста Четырех, более чем кому-либо было непростительно нарушать обычай. Но отступать было поздно. Старик начал допытываться у приемной дочери, где ее новая рабыня.

– Увидишь ее, но не сейчас! – ответила Офир. – Не забывай, отец, – мне очень неприятно напоминать это тебе, что у меня мое собственное имущество и мои рабы – не твои.

Опять гордый старик понес поражение: законы Карфагена действительно не давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери…

– Где ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там делала?

– А! Какой-то подлый негодяй уже успел донести тебе! – вспыхнула девушка. – Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед кем не обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой.

– У тебя было свидание с изгнанником! Ты говорила с Хирамом, с тем, кто нарушил распоряжение Совета Ста Четырех и совершил святотатство! – закричал старик вне себя от гнева. – Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через два дня станет твоим мужем и господином, Тсоуру. А Хирам… Посмотрим, что он скажет, когда вместе со своей гемиолой и всеми своими приспешниками очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету.

И Гермон, чуть не таща за собой шпиона, покинул покои строптивой приемной дочери.

Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где при появлении Гермона она спрятала «новую рабыню», то есть Фульвию.

– Скорее, скорее! – шептала Офир. – Ты все слышала. Хираму грозит страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его надо, надо спасти. У меня в голове туман, я не знаю, что делать.

– Госпожа, ты забыла о крылатых гонцах, почтовых голубях, которых ты взяла сегодня на гемиоле. Они донесут весть об опасности на гемиолу и надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, – ответила Фульвия.

Крылатые гонцы достигли своей цели: в сумраке наступившего вечера инстинкт позволил им безошибочно отыскать гемиолу, и они опустились на ее палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма.

– Сидон! – воскликнул он, обращаясь к повсюду следовавшему за ним верному гортатору. – Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться.

– Сначала попробуем уйти, господин. Товары уже распроданы, гемиола готова в путь. Гребцы только ждут сигнала. И, насколько я могу судить, военные галеры Карфагена еще ничего не предпринимают против нас. Выход из порта свободен.

– Так в путь! И если понадобится, мы силой проложим себе дорогу.

– А это что? Видишь?

Проклятье сорвалось с уст гортатора: стоявшая отдельно эскадра военных судов Карфагена метрах в трехстах от того места, где бросила якорь гемиола, вдруг ожила: заскрипели цепи, поднимая якоря, на реях показались матросы, распускавшие паруса, зашевелились, словно ноги сороконожек, длинные и гибкие весла.

– Да, господин, враг готовится к нападению. Посмотрим, как дерутся наемники Карфагена. Наши «вороны» готовы.

И гортатор показал на оригинальную конструкцию, введенную римлянами в практику морского боя всего за несколько лет до этого, – откидные мостики, с которых стрелки могли обстреливать из луков, а также сбрасывать на палубы вражеских судов тяжести.

– Готово! – прозвучал голос одного из нумидийцев. И легкая гемиола тронулась в путь. Почти одновременно наперерез ей двинулись двенадцать карфагенских галер.

– Стой! Суши весла! Именем Совета Ста Четырех! – донеслось в этот момент с ближайшей триремы.

И Хирам, и Сидон без труда узнали голос: это кричал Фегор.

Трирема, вылетевшая далеко вперед от поспешивших за нею других судов, едва не протаранила гемиолу. Но гемиола была подвижнее, и ею правили твердые руки привычных к бою моряков: она изменила свой курс, стрелой скользнула вдоль бортов тяжелого боевого судна, избежав опасности абордажа.

– Привет тебе, шпион Совета Ста Четырех! – крикнул вызывающе Хирам. – Где ты, храбрец, умеющий нырять так искусно?