Берег загромождают голубоватые льдины, разбитые волнами. Стволы плавника, выброшенные ураганом, торчат между торосами, образуя у края ледяного барьера высокий вал. Между ледяным барьером и морем чернеет широкая илистая отмель. Повсюду здесь валяются изломанные древесные стволы и доски.

Обследуя берег, мы находим киль разбитой баржи, три железные бочки, скамейку с палубы речного парохода и сломанное двухлопастное весло чукотской байдарки. Весло несомненно принадлежит пастухам оленьего стада. Что же случилось с людьми во время морского наводнения?

След, выходящий из моря, останавливает нас. Отпечатки коротких пальцев и широкой косолапой ступни еще не смыла морская вода. След теряется среди льдин и снова появляется на снегу тундры. Осматриваю снежную поверхность в бинокль и совершенно явственно вижу большого белого медведя. Вытянув шею, он рысью бежит к дальним торосам.

Летом белые медведи не встречаются в Западной тундре. Они держатся у кромки арктических льдов и лишь зимой появляются на Медвежьих островах и на берегах Полярного океана. Здесь арктические медведи роют берлоги в снежных сугробах и песчаных береговых уступах.

Уходим все дальше и дальше, исследуя новый берег Западной тундры. Теперь я могу объяснить противоречия прежних своих наблюдений: происхождение морской трясины близ Чукочьего мыса, появление морской нерпы в большом тундровом озере и свою находку — корабельную доску — в погребенном плавнике в пяти километрах от берега океана.

Восточно-Сибирское море в течение последних тысячелетий мелело. Побережье Западной тундры медленно осушалось. Вода отступала, и там, где море долго задерживалось на одном уровне, оставались на суше валы плавника. Широкая полоса мелководий образовалась у берегов континента.

Северные ветры, часто дующие летом, пригоняли океанскую воду. Уровень моря на мелководьях повышался, и вода заливала береговую отмель шириной двести — триста метров. А когда северный ветер утихал, вода вновь освобождала отмель, оставляя по берегам морские трясины.

Сильная буря, случившаяся в прежние годы, по-видимому, резко повысила уровень моря на мелководьях; морская вода, затопив прибрежную тундру на пять километров, выбросила обломок разбитой американской шхуны к древнему валу погребенного плавника.

Ночью во время урагана океан, по нашим расчетам, залил тундру на двадцать — тридцать километров.

Бродим с Пинэтауном у берега океана; нет и признака людей и оленей. Лишь весло от чукотской байдарки свидетельствует о ночной трагедии. Нужно возвращаться к вельботу и немедленно выходить в море — искать следы катастрофы.

Близкий выстрел гремит неожиданно и резко. Стреляют там, где на озере стоит вельбот. Мой карабин остался на «Витязе». Неужели Нанге грозит опасность и она попала в беду?

Бежим к озеру, на ходу перезаряжая ружья боевыми патронами. С вершины увала как на ладони видна маленькая бухта, вельбот, причаленный у берега. Нашей путешественницы на вельботе нет. Она стоит с карабином в руках около торфяного мыса.

— Нанга! Нанга! — кричит Пинэтаун. — Зачем стреляла?

Девушка оборачивается и указывает карабином в сторону озера. Ветерок гонит к подножию торфяного мыса большую белую птицу с распущенными крыльями на темной воде.

Лебедь! Пуля пронзила навылет грудь птицы.

— Как — убила лебедя? — спросил юноша по-чукотски.

Взмахнув смуглой ладонью, Нанга отвечает на гортанном, воркующем языке.

— Ну и черноволосенькая, ловко сбила! — удивляется Пинэтаун. — В лет стреляла с вельбота.

— А ты язык ее понимаешь?

— Маленько: одни слова, как юкагир сказку говорит, другие совсем чужие.

— Странно…

Юкагирские сказки сохранили древние обороты местной речи. На каком языке говорит Нанга?

Прихватив лебедя, отправляемся к вельботу, оставляя на илистой отмели тропу в три следа. Нанга выступает впереди, повесив карабин на шею, как автомат.

Удивительная перемена произошла с девушкой. Смуглое личико ее оживилось, глаза поблескивают охотничьим задором, она выпрямилась, точно тростинка.

По-видимому, Нанга хорошо владеет нарезным оружием и любит охоту. Выходит, она не такая уж дикарка.

С востока подул слабый ветер. Вытаскиваем якорь и поднимаем паруса. Нанга помогает Пинэтауну тянуть фалы. С карабином она не расстается и кладет его рядом с собой.

Туман над морем рассеивается, образуя ватные кучевые облака. Они плывут, как лебеди, в голубом просторе. Направляем вельбот к месту, где, по расчетам Пинэтауна, ночью стояли яранги ближнего стана пастухов.

Льдины на берегу, причудливо расколотые волнами, скрываются за горизонтом. Плывем над затопленной тундрой, словно в открытом океане. Ночью «Витязь» бежал здесь, гонимый ураганом, — теперь за бортом плещет спокойное море. Часто встречаем стволы, плывущие по течению. А спустя час Пинэтаун вылавливает пустую бочку из-под соленой рыбы, принадлежавшую пастухам.

Внимательно оглядываем морские просторы и неожиданно замечаем на горизонте синеватую струйку дыма. Вскоре у основания этой струйки обозначается темная полоска.

— Да что же это такое, плот?

«Витязь», накренившись, быстро идет в направлении дымового сигнала. Наконец в морской бинокль удается разглядеть маленький островок, будто приподнятый над водой.

Островок быстро вырастает. Среди моря возвышается бревенчатый плот с крошечными фигурками людей. Люди жгут дымовой костер и, столпившись на краю помоста у шеста с красным флагом, рассматривают паруса «Витязя».

Настил сделан из плавника и покоится на высоких бревенчатых треножниках. Гора вещей прикрыта замшевыми пологами от яранг. Люди, закутанные в зимние меховые одежды, держат на руках ребятишек в чукотских меховых комбинезонах. Издали бревенчатый помост напоминает плот мореходов, потерпевших крушение.

Нанга притаилась за мачтой и тревожно всматривается в лица обитателей помоста, словно боится увидеть кого-то среди людей, спасшихся от урагана.

На край бревенчатого настила выбегает девушка в меховом комбинезоне.

— Пинэтаун, Пинэтаун! — зовет она, и голосок ее звенит от волнения.

— Геутваль, сестренка! Жива? — кричит по-чукотски Пинэтаун, не скрывая радости.

«Витязь» причаливает к острову на сваях. Нас окружают усталые, взволнованные люди: старики, женщины и дети ближнего пастушьего лагеря. Пастухов среди них нет.

Пинэтауна здесь хорошо знают — это родная его бригада. Встревоженные женщины расспрашивают юношу о судьбе пастухов. Ребятишки, похожие в меховых комбинезонах на маленьких медвежат, испуганно смотрят на меня черными блестящими глазенками.

Что мог ответить Пинэтаун? Он ничего не рассказывает о неудачных поисках на берегу — ему не хочется отнимать последнюю надежду у людей, истомленных бурей.

Юноша подводит дичившуюся Нангу к сестре. Геутваль плотнее Нанги, поэтому кажется старше. Молодой пастух живо изображает приключения девушки на плоту. Женщины окружают Нангу, каждой хочется погладить и утешить недавнюю пленницу моря. Никто здесь не знает ее.

Нанга растерянно оглядывает большими черными глазами людей, утешающих ее в беде. Девушка не понимает чукотского языка, но видит, что ей хотят добра. Геутваль обнимает Нангу, как сестру. Но дикарка не отвечает на ласку. Она посматривает то на Пинэтауна, то на Геутваль. Юноша мало похож на свою сестру, и Нанга, вероятно, не догадывается об их родстве.

Выгружаем ящики и мешки с продовольствием, вытаскиваем из кормового, аварийного отсека бочонок с пресной водой. Кормим и поим измученных островитян. Ребятишки, усевшись вокруг Пинэтауна, уплетают печенье, грызут сахар, поблескивая глазенками.

Старики рассказывают о случившемся.

Ночью море, заливая тундру, подступило к спящему лагерю. Воду заметил дежурный пастух. Обходя стадо, он встретил болото там, где недавно еще была сухая тундра. Но больше всего поразил пастуха маленький ручей. Вода в нем прибывала на глазах, выступая из берегов. Пастух взбежал на высокий холм соседнего булгуньяха и увидел необычную картину.