Что влечет нас к Синему хребту? Погоня за славой или радость битвы с девственной природой?

Нет, нас манит неведомая земля, ее богатства. Недаром мы прорубились сквозь тайгу. На тучных, никем не тронутых таежных пастбищах олени избавились от эпидемии. На берегах Омолона мне уже чудились многолюдные поселки, а в горах — огни новых совхозов.

Только здесь, у порога Синего хребта, я понимаю, какая силища влекла когда-то сибирских землепроходцев сквозь неведомые дебри искать счастливой доли…

— Гарью пахнет! — Тревожный голос Кости возвращает к действительности.

— Гарью?!

Костя прав: ветерок приносит с перевала острый запах гари. Мы стоим на склоне распадка, утонувшего в буйных таежных зарослях. Вокруг шелестят кусты, трещат и ломаются сучья — это идут наши олени. Где-то протяжно поет кочевую песнь Пинэтаун.

— Эгей… у-у-х!.. — гикают пастухи, ударяя палками по стволам.

Забрались в самое сердце Омолонской тайги. Трое суток блуждаем с табуном в лабиринте таежных сопок и глухих распадков на подступах к Синему хребту. Кажется, что зеленые чащи покрывают всю землю и нет им конца и краю.

Внезапно раздвигаются кусты, появляется Ромул. На широком лице сквозь темный загар проступают сероватые пятна, брови насуплены.

— Совсем плохо пахнет, наверх ходить надо.

Ого… И Ромул учуял запах гари!

В зарослях смолкает песнь Пинэтауна, пастухи не стучат по деревьям всех насторожил тревожный запах.

Вслед за Ромулом продираемся сквозь цепкие гущи кедрового стланика выше и выше по крутому склону.

Наконец ступаем на плитчатые осыпи, горячие от солнца. Перегоняя друг друга, выбираемся под открытое небо. Почти плоская вершина усеяна каменьями в оранжевых пятнах наскальных лишайников. Голец одиноким островком возвышается над тайгой. Взобрались на самую высокую сопку межгорного понижения. Над головой лишь ясное небо без единого облачка и расплавленное добела солнце.

Сквозь голубоватую дымку просвечивают еще далекие склоны Синего хребта. Панорама лесистых сопок и зеленых распадков внизу подернута странной синевой. Кажется, что тайга накрыта тюлевым покрывалом.

Ромул указывает на столбы дыма, поднимающегося в дальних распадках:

— Видишь, тайга горит.

— Странно, почему дымы клубятся в разных местах, словно окружая нашу сопку?

— Совсем плохие люди… тайгу зажгли! — Бригадир растерянно оглядывает кольцо дымов.

Только злые руки могли зажечь лес одновременно во многих местах, почти в шахматном порядке. Пожар занялся и позади, откуда мы пришли, перерезая пути отступления к омолонским сопкам, — справа, слева и впереди, преграждая путь к Синему хребту.

— Знак Синего Орла… Чандара поджег тайгу! — бормочет Костя.

— Не по совету ли Котельникова?

Костя зло сгибает посох в дугу; дерево трещит и ломается.

— Эх, Вадим, говорил тебе: нечего было цацкаться с ним!.. Доберусь до фактории — шею сверну торгашу!

В распадках, что поближе, уже вьются багровые языки пламени. Летняя тайга горит, как порох. Клубы дыма соединяются в облака, серые от копоти. Разгораясь, таежный пожар грозит замкнуть табун в огненное кольцо.

— Что будем делать, Ромул?

— Убегать надо, быстро убегать.

— Куда?

— На Синий хребет… Вся тайга тут сгорит, как в плошке.

Действительно, огонь быстро испепелит тайгу в широкой впадине межгорного понижения. Вершина, откуда мы следим за пожаром, разгорающимся вокруг, соединяется с безлесными склонами Синего хребта цепью сглаженных сопок. Но склоны и седловины между ними заросли кедровым стлаником и мохнатыми лиственницами; голые вершины кажутся крошечными островками среди зеленого моря.

— На плешах не укрыть стада — сгорим на каменных сковородках! ворчит Костя.

— Может быть, успеем прорваться по водоразделу к хребту?

Ромул кивает. Медлить нельзя. По водоразделу там и тут поднимаются столбы густого дыма, закрывая последнюю лазейку. Поджигатели нанесли верный, рассчитанный удар.

Бегом спускаемся вниз, скачем по осыпи, ломимся сквозь стланик. Пастухи собрали оленей в табун, ожидая нашего возвращения. Олени не спокойны — раздувая ноздри, принюхиваются к запаху гари. Каждую минуту стадо может охватить паника. У трех высоких лиственниц сбились вьючные олени. Кымыургин ходит между нами, молчаливо подтягивая подпруги. Здесь не менее сотни вьюков. Целый караван… длинный громоздкий хвост.

— Тагам, тагам… вперед, вперед! — кричит Ромул, указывая посохом на перевал.

Все зашевелилось, зашумело вокруг. Пинэтаун рысью выводит вперед связку верховых оленей без седел — они заманят, поведут табун. Пастухи с пронзительными воплями теснят стадо, и олени устремляются вслед за учагами, уходящими к перевалу.

Теперь от быстроты бега зависит судьба людей и многотысячного оленьего стада. Успеем ли унести ноги?

Заботит судьба вьючного каравана. Кымыургину помогает лишь маленький Афанасий — все пастухи у табуна. Двоим с вьюками не управиться. Отстать каравану нельзя: на вьюках весь наш походный скарб и продовольствие. Помочь Кымыургину остается Костя. Спешу нагнать Ромула, он где-то впереди прокладывает тропу. Дымная пелена заволакивает небо, солнце тлеет, как раскаленный уголь.

Два часа бегом гоним оленей по густой тайге. Тревожно на душе. Неужели никогда не будет покоя в этих чащах?

Настигаю Ромула лишь в поредевших зарослях кедрового стланика у перевала. Верхом он быстро поднимается к близкой седловине, раздвигая посохом колкую хвою.

— Ого! Пожар разгорается.

С перевала виден соседний распадок, объятый дымом и пламенем. Огненные языки прорывают дымные тучи. На дальнем склоне ярко горит кедровый стланик. Глухой шум доносится снизу, как будто оттуда надвигается ураган.

Едкий запах горелого дерева мутит голову, наполняет душу тревогой. Вниз, в пекло, не спустишься — пожар отрезал удобный путь к следующему перевалу.

Погоняя учагов, подъезжает Пинэтаун. Картина разбушевавшейся стихии потрясает юношу. Пожар в тайге он видит впервые и следит с нескрываемым страхом, как медленно ползет к перевалу, колышется багровая туча дыма.

— Скорее!.. На сопку! — хрипло кричит Ромул. — На сопку!..

Выбраться к следующей седловине теперь можно только через вершину. Пинэтаун поворачивает и галопом гонит связку верховых оленей к близким осыпям. На седловине появляются передовые олени. Пугливо озираясь, останавливаются, робко и нерешительно переминаются.

— Тагам… тагам!

Ромул прыгает в седло и скачет вслед за Пинэтауном, заманивая испуганных оленей. Если передние ряды дрогнут и повернут, пастухам не удержать стада.

Уф! Кажется, пошли…

Снизу напирает табун, и растерявшиеся олени, не выдерживая натиска, устремляются к осыпи. Наше счастье, что обитатели тундры не знают бедствия лесных пожаров. Ромул и Пинэтаун уже карабкаются высоко по осыпи с вереницей верховых оленей. Длинным языком растянулось стадо на подъеме. Пастухи, галопируя на учагах, выгоняют из леса отставшие косяки.

Подъем крут. Из-под копыт оленей сыплются гремящие камни; оседая, осыпь ползет и шипит, словно живая. Распадок, охваченный пожаром, скрывается в дыму. Сверху он кажется кратером разверзшегося вулкана.

Облака дыма заволакивают все вокруг. Солнце гаснет, пропадает. Наступают лиловые сумерки. Бледный оранжевый свет заливает взрыхленную копытами осыпь. Остро пахнет гарью. На лица и одежду оседает тонкий черный пепел. Окутанные серым дымом, уходим куда-то вверх.

Что ожидает впереди? Несдобровать, если огонь прорвется к следующей седловине — табун окажется в огненном кольце.

Я не устал, но еле переступаю, поднимаясь вслед за пастухами. Нестерпимо тяжко на душе. Олени скрываются в дыму. Жаль, что не успели тут проскочить зимой, по снегу. Вот где мстит упущенное время!