Вино было отличным, только вот он не понимал, почему с каждым днем слабеет. Почему тускнеют волосы, а сердце бьется, как пойманный воробей. Наверное, Хариберт догадался бы о причине этой странности, если бы знал, что совсем недавно, когда он отвлекся, его невестка бросила в кувшин, предназначенный для его величества, какую-то белую горошину. Радегунда делала это уже не первый месяц. Она так устала слушать всякую чушь, да и муж ее достиг того возраста, когда может править самостоятельно. Так зачем нарушать традиции? Среди Меровингов долгожители почти не встречались.

Июнь 644 года. Константинополь.

Столица мира понемногу приходила в себя. Регентство над малолетним императором принял патриарх Павел, а в военном плане вперед выдвинулся магистр Теодор, еще один армянский князь, дальняя родня дому Ираклия. Сенаторы сплотились вокруг императрицы Григории, продолжив наслаждаться жизнью. Поступление доходов из их африканских имений не прекращалось, а потому все по-прежнему шло прекрасно. Можно давать пиры, играть в кости с такими же бездельниками и ждать скачек на ипподроме.

И только одному человеку было не по себе. Протоасикрит Александр, который немыслимыми усилиями вернул прежний пост, сидел как на иголках. Он не понимал, что в головах у этих людей, и почему их память коротка, словно у мотыльков. В Константинополе убили императора, его мать и братьев, и все они находились под защитой августа Самослава. Если эти люди думают, что он удовлетворится сменой экзарха Африки, то они глубоко ошибаются. Надо бы донести эту мысль до императора, но сам Александр сейчас не в чести. Он замазан службой Мартине, и его едва терпят. И то лишь потому, что нет никого, кто смог бы распутать все узлы политики и наладить работу разведки, которая пришла в полный упадок. А к трону его не подпускали. Патрикии Теодор и Мануил плотно взяли в оборот четырнадцатилетнего августа и заливают его уши лестью. Александр кое-как пробивается к императрице Григории, но та не слишком умна. Она простовата, бесцветна и набожна. А ее влияние на своевольного и упрямого Константа с каждым днем тает. Он почти не слушает мать, да еще и поглядывает ревниво на младшего брата Феодосия. Он и слышать не хочет о том, чтобы облачить его в пурпур.

— Дураки! Какие же они дураки! — шептал Александр, взяв письмо, которое принес ему в дрожащих руках секретарь. Пятерка гонцов-авар привезла его, и это означало, что сведения в нем содержатся архиважные.

— Выдать награду и отпустить, — махнул Александр, и секретарь удалился, согнувшись в глубоком поклоне.

Патрикий глубоко вздохнул, перекрестился и сорвал печать.Он имел право сделать это. Для простого чиновника — это верная ссылка, а то и казнь. Александр развернул свиток и погрузился в чтение, борясь с паникой. Изящно выписанные пурпурными чернилами буквы плыли перед ним, словно в безумном танце. Но патрикий, собравшись с силами, дочитал все до конца, после чего со вздохом поднялся, свернул письмо и вышел из своих покоев. В письме оказалось именно то, чего он так боялся. Это послание должно попасть к человеку, обладающему всей полнотой власти. И это точно не мальчишка Констант.

Патриаршее подворье после наглого ограбления теперь скорее напоминало крепость, окруженную кольцом стражи, чем монашескую обитель. Даже патрикия пропустили не сразу, а лишь тогда, когда справились у патриарха, готов ли он его принять. Впрочем, для чиновника это стало пустой формальностью, и уже через пару минут невысокий монашек вел господина протоасикрита по каменным переходам в покои самого могущественного человека империи. Впрочем, могущество его было весьма относительно, так как юный император обладал на редкость вздорным характером, и убедить его в чем-то бывало весьма и весьма непросто.

— Ваше святейшество! — Александр склонился и поцеловал протянутую руку.

Патриарх, хоть и был довольно стар, но выглядел полным сил. Он оставался сухощавым и подвижным, а когда произносил свои проповеди, то мог прожечь своим словом самую черствую душу. Вот и сейчас он словно горел изнутри огнем, и даже посох его стоял рядом, чтобы хозяин мог схватить его и тут же пойти куда-нибудь. Или кого-нибудь им огреть…

— Плохо! Очень плохо! — патриарх Павел отложил лист бумаги в сторону и глубоко задумался. — Император Само ставит нам ультиматум. Ведь это нужно понимать именно так, патрикий?

— Так, ваше святейшество! — развел руками Александр. — Он требует выдачи всех виновных в смерти молодого василевса Ираклия, его матери и братьев.

— Мы можем отдать ему людей Валентина, — испытующе посмотрел на него патриарх.

— Не выйдет, — грустно покачал головой Александр. — Он знает, кто это сотворил. Восемь сенаторов замешано в этом деле. И они родственники нашей василиссы.

Еще бы император Само не знал. Да он лично передал Вацлаву список виновных и сочувствующих с подробным описанием вины каждого. И их там куда больше, чем восемь.

— А если мы закроем перед ним ворота… — задумчиво произнес патриарх. — Он обвинит нас в бунте и возьмет город в осаду. И по законам империи он будет в своем праве… Дела-а…

— Император сделает еще хуже, — невесело усмехнулся Александр. — Он конфискует Африку. И имения этих надутых индюков он конфискует тоже. Он уже проделал это в Египте, но дошло не до всех. А патриции Италии лижут ему сапоги, потому что он позволяет им владеть собственными землями лишь на время пятнадцатилетнего индикта. А потом они должны будут получать новую грамоту на свое же собственное имущество.

— Остроумно, — оценил патриарх. — Вот бы нам так.Сколько проблем сразу решилось бы. Но это противоречит всему законодательству империи. Оно построено на том, что земля — это товар.

— Он варвар, — хмуро ответил Александр. — Он об этом не знает. Или упорно делает вид, что не знает. В любом случае нам надо вступать в переговоры, ваше святейшество. Иначе… иначе нам конец.

— Я поговорю с государыней, — поморщился патриарх. — А потом мы вместе сходим к нашему василевсу. Но что-то мне подсказывает, что он не согласится. Он ненавидит августа Само и его сына. И он бывает невероятно упрям.

— Император Запада потребует отказаться от догматов, изложенных в Эктезисе, — сказал уже уходя, патрикий. — Да, в письме этого нет, святейший. Но мои люди в Италии докладывают, что римский епископ наотрез отказывается признавать учение о единой божественной воле. И новый патриарх Александрийский, насколько я знаю, тоже. Они могут собрать церковный собор и объявить монофелитство ересью. Тогда авторитет нашей церкви рухнет.

— Я подумаю, что можно с этим сделать, — патриарх потер ладонями виски. — У меня есть кое-какие мысли.

В то же самое время. Александрия.

— Ты опять собрался в поход? — Юлдуз, обнявшая руками заметный животик, смотрела на мужа с грустью. Он нечасто баловал ее и детей своим присутствием. Бывало и так, что пару недель побудет дома и снова уедет куда-нибудь в Фиваиду. А туда, до первых порогов, только плыть месяц. Обратно, по течению, куда быстрее, конечно.

— Да, — кивнул Святослав, который качал на коленях дочь. Та уже лопотала вовсю и дергала отца за усы, свисавшие ниже подбородка. — В Константинополь с флотом пойду. Только пока не знаю когда.

— Если вдруг дитя без тебя родится, как назвать? — смахнула непрошеную слезу Юлдуз.

— Если сын, то пусть будет… Георгий, — ответил после раздумья Святослав. — А если дочь, то по святцам посмотрите. Кого в тот день поминают из святых, такое имя и дайте.

— Хорошо, — кивнула Юлдуз. — Дядюшка на ужин звал. Пойдем?

— Конечно, — кивнул Святослав. — Нешто я дядю обижу. Отдохну только и пойдем. Весь день в седле провел.

Святослав снял пурпурные сапоги, размотал портянки и вытянулся на кровати, расслабив гудящее тело. Ему идет третий десяток. Он молод и силен, но даже ему тяжело бесконечно колесить по огромной стране, населенной миллионами людей. Вот ведь как вышло забавно. Во всей Словении несколько сот тысяч человек живет. Впрочем, кто их там считал по лесам и степям. А тут по прошлой переписи — без малого четыре миллиона. И это немного еще. Если удастся запасы зерна делать, чтобы пройти голодные годы, то и все пять будет. А больше пяти миллионов Египет кормить не может. Всегда так было. Правда, дядя Стефан говорит, что если новые каналы прорыть, старые расчистить, да еще и рыбу в пруды запустить, то и вдвое больше народу пропитание найдут. У Святослава даже голова закружилась от такого. Десять миллионов! Десять! Это как во всей Анатолии, богатейшей и самой густонаселенной провинции империи.