Тут говорили на пунийском языке и местной латыни, отличающейся весьма сильно от испанской, итальянской или бургундской. Впрочем, Коста хорошо понимал ее, да и греческий был здесь в ходу. Потому-то он бродил по городу, слушая разговоры и пытаясь пропитаться здешним духом. Обширная, густонаселенная провинция была житницей империи. Гигантские латифундии патрициев, заселенные колонами, давали огромное количество зерна и превосходного масла. Тут росли лучшие оливы (1), которые плодоносили лет сто пятьдесят-двести, после чего их вырубали и сажали новые. Здешняя жизнь была очень хрупка. Чуть нарушь ее серьезной войной, и восстанавливать придется долгими десятилетиями.

Его приняли через неделю. Экзарх, брезгливо морщась, кивнул своему хартуларию, и тот зачитал послание из Константинополя. Крепкий мужчина лет сорока, черноволосый, с крупным носом, он был похож на всех армянских князей, которые приходились ему родней. Григорий считался отменным воином и держал племена ливийцев-туарегов в страхе. По крайней мере, крупных набегов не случалось уже давно.

С каждым произнесенным словом экзарх мрачнел. В письме оказалось именно то, чего он так опасался: жесткий, безапелляционный приказ принять Эктезис и привести к покорности местных епископов. В противном случае патриарх грозил суровыми карами вплоть до отлучения.

— Что происходит в столице, протоспафарий? — спросил вдруг Григорий. — Я получаю вести только с кораблями. Я слышал, что патрикий Валентин хочет отбить Антиохию. Он преуспел? До меня доносятся противоречивые слухи, а переписка с дворцовыми нотариями заполнена туманом.

— Увы, сиятельный, — развел руками Коста, который в длинной тунике и расшитом таларе чувствовал себя как дрессированная обезьяна на рыночной площади. Словенская одежда оказалась куда более практичной и удобной, и он к ней уже привык. Одни карманы и плащи с рукавами чего стоят! Не говоря о штанах, которые не нужно подвязывать к поясу.

— Увы? — прищурился экзарх. — Увы — это значит, что напыщенного олуха Валентина расколотили арабы?

— В пух и прах расколотили, — заговорщицким шепотом произнес Коста. — Впрочем, это уже не секрет. Нет смысла таиться, сиятельный.

— Он потерял армию, — задумчиво сказал Григорий. — И денег у него больше нет. Ведь так?

— Состояние казны… э-э-э… — блеял Коста, который краснел и бледнел под пристальным взглядом вельможи, — оно сейчас далеко не самое лучшее…

— Казна пуста, — удовлетворенно кивнул Григорий. — Еще бы, после такого! Тогда скажи мне, протоспафарий… Кстати, я никогда не слышал о тебе… Ты из новых? Купил себе титул?

— От внимания вашей светлости ничего невозможно скрыть, — поклонился Коста. — Я сделал некоторый взнос в казну наших василевсов.

— Понятно, — задумчиво пробарабанил по ручке кресла Григорий. — И много отдал?

— Двадцать фунтов золота, — смутился Коста, который был наслышан о чудовищных расценках дворца.

— Ты так богат? — удивленно посмотрел на него экзарх. — Полторы тысячи солидов без малого. Ты готов заплатить такие деньги, чтобы возвыситься? Ты так тщеславен? Да кто ты такой, Геннадий?

— Я из купеческого рода, сиятельный, — скромно ответил Коста. — Мои родители незнатны, но достаточно состоятельны, чтобы позволить себе это.

— Да что же там творится, если званием протоспафария жалуют всякую шваль? — изумился Григорий. — Скажи честно, Геннадий, все совсем плохо? Я не понимаю, что они делают. Арабы громят наши войска, а патриарх присылает письмо, которое ставит мою провинцию на грань бунта. Что вообще происходит?

— По-моему, они спятили, сиятельный, — пугливо оглянулся по сторонам Коста. — Простите меня за немыслимую дерзость.Я и сам придерживаюсь истинной веры. Мне это учение о единой воле господа нашего поперек горла стоит. Я первым делом причастился, когда в Карфаген прибыл.

— Да-а…, — изумленно протянул экзарх. — Ты и впрямь из новых. Никогда дворцовый чиновник не произнесет таких слов. Его же вышибут со службы, а денег не вернут.

— Мне за державу обидно! — выставил вперед тощую грудь Коста. — Патрикий Валентин из лагеря бежал, и всю казну оставил арабам, сиятельный! Всю, до последнего солида! Да логофет геникона рвет на себе волосы! Он не представляет, где брать деньги!

— Надо же! — изумленно посмотрел на него Григорий. — Что-то и впрямь меняется в этом мире. Никогда ничего подобного не слышал от дворцового чинуши. Ты можешь быть свободен, Геннадий. Поезжай в Константинополь, ответа на письмо не будет.

— Слушаюсь, сиятельный, — глубоко склонился Коста.

— Ему за державу обидно! — экзарх повторил эти слова еще раз, хмыкнул и повернулся к хартуларию, который разглядывал пурпурные чернила и такую знакомую печать на свитке. Тот никак не мог поверить в столь вопиющую глупость.

— Нас воины на копья поднимут, — мрачно сказал чиновник и свернул письмо в трубочку. — А епископы проклянут. Чернь взбунтуется сразу же после воскресной службы. В Египте уже попробовали насильно ввести Эктезис. Как мы помним, это скверно закончилось, сиятельный…

— Черта с два я его здесь введу, — мрачно ответил Григорий. — Я отложусь от Константинополя (2). Ну вот скажи, Савелий, почему бывший купец понимает, что это сумасшествие, а столичные сенаторы — нет. А ведь у них здесь имения!

— Лучше так, сиятельный, — махнул рукой хартуларий, — чем получить бунт. Судя по всему, в Константинополе будет сейчас не до нас. У них нет ни армии, ни флота, ни денег. Я думаю, они проглотят, даже если вы объявите себя василевсом. У вас для этого достаточно прав. Уж точно больше, чем у Валентина, который метит на это место. Все-таки вы родной дядя нашего непобедимого августа Константа, а не какой-то князек из рода Аршакуни.

А Коста, который обливался потом под расшитым одеянием, вовсю спешил на корабль. Его спутники покинут Карфаген, а он пока останется здесь. Ведь на слепой случай полагаться нельзя. Он подтолкнул события в нужном направлении, но вдруг экзарх струсит или послушает своих советников. В этом случае весь план может полететь к чертям.

Прямо перед отплытием по сходням спустился худой, как палка, матрос, который нес в руке убогую котомку с пожитками. Он решительно направился в пригород, где поищет себе жилье. Он побудет здесь пару месяцев, пока не убедится, что события пошли именно так, как задумал государь в далекой Братиславе.

1 Процветающее сельское хозяйство северной Африки было уничтожено нашествием арабского племени бану Хиляль в 11 веке. Кочевники истребили или ассимилировали местное население, превратив сельскохозяйственные угодья в пастбища. Последствия этого события оказались столько чудовищны, что ощущаются до сих пор, а на севере Ливии и в Тунисе теперь живут практически лишь потомки арабов.

2 Экзарх Григорий в реальной истории восстал в 646 году. Он был яростным противником монофелитства. Он провозгласил себя императором и погиб через год в битве с арабами. Вернуть Африку империя даже не попыталась. У нее на тот момент просто не было для этого сил. Она пыталась это сделать позже, а сам Карфаген пал только в 698 году.

В тоже самое время. Константинополь.

Столицу мира вновь накрыло облако тоски и ужаса. Патрикий Валентин, несмотря на предостережения, все-таки пошел в поход на арабов и был ими нещадно бит. Он не только проиграл сражение, он позорно бежал, потеряв всю казну, отчего империя опять встала на грань катастрофы. Согласованность действий и дисциплина у арабов оказалась выше на голову. А наемная пехота ромеев, которую традиционно набирали из горцев, была отважна, но слабо обучена. И, как обычно и случалось в то время, высшее командование назначалось прямо перед походом, отчего слаженность войск была отвратительной, а коммуникация между отдельными отрядами — еще более отвратительными. В результате два отлично снаряженных войска не успели соединиться, и мусульмане разбили их по одному. Воевать с арабами ромеи научатся гораздо позже, и эта наука будет им стоить много золота и крови.